Текст основан на лекции, прочитанной автором в рамках Религиоведческого лектория в культурном центре «Покровские ворота» 25 апреля 2015 года. Оригинал статьи: http://thezis.ru/religioznyie-simvolyi-v-prostranstve-svetskogo-iskusstva.html
Скандал вокруг оперы «Тангейзер», занимавший наше внимание весной, казалось бы, поутих. Спектакль и руководство театра сняты, дело закрыто за отсутствием состава преступления. Но лежащее в основе этого скандала противоречие между свободой творчества и защитой религиозных (да и любых других) ценностей невозможно разрешить: ни на уровне федеральном, ни муниципальном. В любом случае, очевидно, что это не последний «театральный» скандал — об этом говорят, например, запросы прокуратуры [2] о проверке театрального репертуара.
ФАКТЫ
Напомню, что последний конфликт разгорелся после постановки в Новосибирском государственном академическом театре оперы и балета оперы Вагнера «Тангейзер», премьера которой состоялась 20 декабря прошлого года. В конце февраля было возбуждено административное дело по статье «Об умышленном публичном осквернении религиозной или богослужебной литературы, предметов религиозного почитания, знаков или эмблем, мировоззренческих символов, либо их порче и уничтожении». Дело рассматривалось в Новосибирске и вызвало самые разные отклики в обществе: высказались и искусствоведы, и театральные деятели, и публицисты всех мастей, и представители Церкви, и даже религиоведы.
6 апреля прокуратура отозвала свой протест против решения о прекращении этого дела, и вроде бы обсуждение завершилось. Но предшествовало этому, с одной стороны, несколько митингов в Новосибирске, которые собрали защитники свободного светского искусства, защитники искусства от влияния Церкви, и, с другой стороны, молитвенное стояние «Защитим святыни, спасем Россию», целью которого был запрет постановки, наказание режиссера и директора театра и предотвращение подобных постановок в будущем, призывы если не принять законодательные меры, то создать этическую хартию театральных деятелей для регулирования возможности подобных ситуаций в будущем.
С одной стороны, прекращение административного разбирательства означает победу защитников светского искусства от влияния религии, с другой стороны, директор театра был уволен решением министра культуры Владимира Мединского, и постановка эта была исключена из репертуара театра. То есть несмотря на судебное решение об отсутствии в этом деле состава преступления, по решению министерства культуры и постановка, и директор пострадали.
КОНТЕКСТЫ
Я в данном случае выступаю не как искусствовед и не как театровед, коими я не являюсь, а как религиовед, светский исследователь религии, и меня ситуация вокруг новосибирской оперы интересует в свете размышлений о месте религии в принципе и православия в особенности в публичном пространстве современной России. Потому что, с моей точки зрения, в последнее время это место переосмысляется.
Озвученные выше факты существуют в общественном пространстве с разными интерпретациями и помещаются в различные контексты. Дело о «Тангейзере» становилось предметом политических, этических, эстетических дискуссий — это комплексная проблема, которую очень сложно решать средствами одного подхода, одной точки зрения.
Говоря об этом комплексе, прежде всего нужно осознать проблему терминологии. Потому что авторы, которые писали и пишут о проблемах цензуры в театре или богохульства в театре, как бы они это ни называли, очень по-разному понимают, что такое искусство, современное искусство, опера «Тангейзер».
Что такое религиозный символ? И как он соотносится с предметом религиозного почитания? В качестве обвинения, выдвинутого постановщикам оперы «Тангейзер», звучало, что в опере публично оскверняется «предмет публичного почитания Иисус Христос». Формулировка очень невнятная, поэтому в данном тексте мы будем оперировать понятием религиозного символа, также не самым прозрачным, однако же, подвергнутым определению: «предметы, действия, тексты, изображения, речевые формулы, образы сознания и т.д., репрезентирующие религиозные значения и смыслы, отличные от собственных свойств и содержания» (Религиоведение. Энциклопедический словарь. М., Академический проект, 2006, С. 982). Широта такого определения, хоть и создает определенные трудности, оставляет нам пространство для интерпретаций.
Столь же проблематичным является понятие «традиционный». Иллюстрацией этого является другой театральный скандал, произошедший в городе Сыктывкаре в 2010 году. Член Общественной палаты республики Коми сходил на спектакль «Гамлет» и возмутился тем, что постановка очень нетрадиционная. Гамлет там был одет в современную одежду, временем действия были наши дни — никаких рыцарей в латах, и общее впечатление неправильное. Он тоже подал в суд с формулировкой, что его оскорбили и причинили моральный ущерб. Таким образом, представление о «традиционности» очень ситуативно: то, что кажется традиционным вам, может казаться совершенно не традиционным человеку, который сидит рядом с вами и смотрит тот же спектакль.
РЕЛИГИОЗНЫЕ СИМВОЛЫ В ИСКУССТВЕ
Примером предмета религиозного поклонения, одновременно являющегося религиозным символом, повсеместно встречающегося в современном искусстве — кино, театре, живописи — является крест. Этот символ имеет настолько важное место в христианском наследии, что стал частью некоего общего культурного кода и даже языка (к примеру, выражение «нести свой крест» имеет аналоги в большинстве европейских языков).
Российская история дискуссий о допустимости изображения распятия в нецерковной живописи тянется уже больше ста лет. В 1906 году авангардистка Наталья Гончарова создала цикл работ на религиозные сюжеты.
Ее первая выставка в 1914 году была арестована по решению Обер-прокурора Синода с формулировкой, которая звучит очень современно: «Выставленные кощунственные произведения должны быть немедленно убраны с выставки. Нельзя же, в самом деле, допускать умышленное обезображивание святых лиц в виде посмешища среди зеленых собак, лучистых пейзажей и подобной кубической дребедени». Работы были арестованы, но поскольку за них заступились общественные деятели — и бывший министр просвещения, и представитель Академии художеств, и, в конце концов, даже архимандрит Александро-Невской лавры, назвавший стиль Гончаровой близким к древней иконописи, то в конце концов арест был снят.
Похожая история произошла в 2010 году. Во дворе Московского музея современного искусства на Петровке стоит распятие работы скульптора Юрия Орехова.
Эта многофигурная скульптурная композиция вызвала оскорбление религиозных чувств части православных христиан. Последние обосновали это тем, что, во-первых, напротив музея находится Высоко-Петровский монастырь, с улицы видна эта скульптура, и она оскорбляет это место, православный монастырь, а изображение без креста (его роль играет условная решетка) является кощунством по отношению к православной святыне и несет в себе принижение, обесценивание крестного пути Христа. Кроме того, на теле Христа нет набедренной повязки, и это тоже оскорбляет религиозные чувства. Дело не было возбуждено, но был получен ответ [3] от представителей Российской Академии художеств, и он гласил, что для человека, который именует себя православным христианином, жалоба написана безграмотно и неадекватно, и вообще, стыдно должно быть человеку, который жалуется, а не авторам этой скульптуры.
Но художественные произведения создаются не для почитания, не для использования в богослужебных целях, не для сакрализации. Это переложение некоторого сюжета на свойственном художнику языке, с использованием привычной для него техники и комфортной символики. На нескольких примерах посмотрим на тенденции к реинтерпретации образа распятия в современном искусстве.
Художник Маркус Райхер в 1980-90-е годы создал цикл работ «Распятие». Он утверждает, что в центре этого цикла не фигура Христа, а воплощение человеческого страдания. Такая антропологизация идеи распятия, попытка средствами угля и масла выразить человеческое страдание в образе христианского символа очень характерна для современного искусства.
Другой контекст, в который символ распятия может помещаться художниками — экологический. В июне 2015 года в Омске была установлена трехметровая инсталляция местных художниц, создавших условную фигуру Христа из мусора, дабы обратить внимание общественности на проблемы использования отходов. Местные власти под влиянием епархии инсталляцию демонтировали.
На этих примерах мы видим, что художники используют образ креста и крестных страданий как метафору для достижения стоящих перед ними художественных целей.
Пожалуй, особое место занимают изображения, в которых важнее оказывается не образ Христа, а образ креста, на котором оказываются распяты самые разные лица и персонажи. Достаточно распространены фотоперформансы, своеобразные игровые реинтерпретации распятия и крестного пути. В католических странах на Страстной неделе проходят костюмированные шествия, где «разыгрываются» крестный путь и распятие. И в этом смысле такие польские или испанские шествия отличаются лишь тем, что фотография будет выставлена в галерее современного искусства, а католики пройдут по улицам своего городка.
Однако иногда такое добровольное восхождение на крест носит характер эпатажа. Один из самых скандальных примеров — использование распятия в качестве реквизита в концертном туре певицей Мадонной, против чего протестовал Ватикан.
Неоднократно использовался в распятиях персонаж мультфильмов Микки Маус. Есть и знаменитый распятый Санта-Клаус, который символизирует коммерциализацию праздника Рождества. Микки-Маус ничего не символизирует, но он входит в достаточно большой ряд персонажей, которые тем самым оказываются если не приравнены Христу, то во всяком случае сопоставлены ему.
Ряд персонажей массовой культуры, которые оказываются включены в тему распятия, постоянно расширяется. В 2015 году в Перми на Пасху, которая совпала в этом году с Днем космонавтики, появились граффити, на которых Гагарин оказался распят на трубах с шурупами вместо гвоздей. Однако не нужно считать, что это какая-то антирелигиозная пропаганда.Скорее здесь происходит рефлексия того, что в современном мире в определенном смысле Микки-Маус, Санта-Клаус, Гагарин и Иисус Христос стали персонажами одного ряда. Для части общества это персонажи массовой культуры.
В этом смысле скульптура Александра Косолапова, которая называется «Лидер, герой и бог» — наглядный образец, демонстрирующий краткую историю массовой культуры XX века. Здесь марксизм-ленинизм и мания по поводу диснеевских персонажей — то, что Пауль Тиллих назвал квазирелигиями, ставятся в один ряд с христианством.
Подобное осмысление превращения какой-либо фигуры в элемент массовой культуры происходило и в творчестве Владислава Мамышева-Монро, который в серии своих портретов перевоплощался в разные образы и в этих образах фотографировался (его любимые образы — это Мэрилин Монро, Любовь Орлова, Гитлер). Есть среди его образов и Иисус Христос. Он пытается своим творчеством переосмыслить эти образы именно как символы массовой культуры, и поэтому они для него оказываются стоящими в одном ряду. Любопытно, что сам Мамышев-Монро считал своими главными персонажами Мэрилин Монро и Гитлера, как воплощение добра и зла — то есть Иисус Христос в данном случае персонаж второго ряда.
Нельзя, разумеется, упомянуть и политические смыслы, привносимые в распятие как символ. Впрочем, пример из Латвии с распятием президента Путина сложно отнести даже к современному искусству.
«ТАНГЕЙЗЕР»: МНЕНИЯ
Мы видели, что распятие как символ может приобретать дополнительные, подчас нерелигиозные смыслы. И появление его не является чем-то редким — это, по официальным данным, самый узнаваемый религиозный символ. Вполне ожидаемо и предсказуемо, что крест появляется и в театральных постановках, в кинофильмах, в искусстве.
В постановке «Тангейзер» использовался образ не только креста, но и Христа — и это как раз то, чему было посвящено обсуждаемое административное дело. Основной пункт обвинения — искажение евангельского образа Христа. Попытаемся показать те позиции, которые были озвучены по этому поводу. Охватить все точки зрения, конечно, было бы трудно, поскольку не высказался по вопросу только ленивый. Но в целом участники дискуссии распадаются на две части: одна защищает «Тангейзер», другая каким-то образом пытается его раскритиковать, закрыть и отменить.
Защитники — это религиоведы, театроведы, журналисты, культурологи. В качестве защитников-религиоведов я имею в виду экспертов, которые выступали на судебном заседании — преподавателей из МГУ и РГГУ В.В. Винокурова и Б.З. Фаликова. Как свидетели защиты, они пытались доказать суду в своих выступлениях, что образ Христа в спектакле является выдумкой, метафорой и не является сакральным ни для кого, а если какие-то верующие люди пришли в театр и увидели на сцене сакральный образ Христа, то это скорее признак их недостаточной образованности.
Борис Фаликов: «Если верующий верит в высшую реальность, для него эта реальность абсолютна, в то время как вымысел не может быть для него абсолютной реальностью, поэтому если он смотрит на сцену, видит вымысел и принимает его за абсолютную реальность, то он в религиозном отношении невежественный человек. И Церковь должна что-то с этим делать, образовывать этого человека, чтобы он не видел абсолютную реальность там, где ее нет».
Еще один момент, который подчеркивают защитники «Тангейзера», состоит в том, что если смотреть спектакль от начала до конца, не вырывая отдельные сцены, то этот спектакль нравоучительный — о режиссере, который поставил такой безнравственный фильм, а потом страдает и мучается, оказывается потерян для сообщества, изгнан и т.д. Мораль в том, что не надо идти против этих самых религиозных и общественных норм. Но, к сожалению, люди, которые жалуются, ушли после первого действия и спектакль не досмотрели, либо вообще спектакля не видели.
Чаще всего защитники «Тангейзера» бьют тревогу по поводу воцарения цензуры, высказывают опасения, что грядет эпоха тотального контроля со стороны государства и/или Церкви за тем, что происходит в театрах и шире — в искусстве. По их мнению, современное искусство должно расширять границы, делать людей более терпимыми, примирять с разнообразием современной реальности, а если мы будем все запрещать и ограничивать, то никакой терпимости и толерантности у нас не будет.
Защитники «Тангейзера» очень боятся возврата к цензуре времен Российской империи, а также возрождения советской идеологии, где есть нормативная культура, и ничего кроме нее быть не может. Эта культура очень консервативна, транслирует вполне определенный набор ценностей, исключающий все остальные. Они говорят о советизации культуры, искусства.
Противоположная точка зрения, состоящая в том, что «Тангейзер» — это воплощение чего-то опасного, с чем немедленно надо бороться, представлена политическими деятелями и представителями Церкви. И тут есть очень интересный момент, который связан с определенным периодом времени, когда этот скандал произошел. Ярослав Нилов, председатель Комитета Госдумы по общественным объединениям и религиозным организациям, говорит, что лучше привлечь одного режиссера к ответственности, чем позволить многим режиссерам творить то, что будет порождать желание мстить и устраивать теракты. Это отсылает нас к ситуации с Шарли Эбдо. Неясно, кто будет мстить и совершать теракты — оскорбленные православные? Или мусульмане, которые почему-то решат защитить оскорбленных православных? Логика здесь весьма условная, но этот тезис будет озвучиваться не раз, видимо, потому что память о теракте в Париже еще очень свежа.
В этом дискурсе религиозные символы оказываются поставлены в ряд, принципиально отличный от того, в который их ставили художники конца XX века (религиозные символы как часть массовой культуры): для политических деятелей и сторонников консервативной линии подобное использование религиозных символов стоит в одном ряду с порнографией, педофилией, матом и любой другой патологией. Более того, критики «Тангейзера» жалуются не только на оскорбление религиозных чувств, но и, например, на то, что в спектакле есть голые женщины, а Христа изображает полный артист. Все это оказывается тесно связанным. Выдвигаться будет и аргумент о том, что это государственный театр, и деньги налогоплательщиков идут на порнографию и оскорбление религиозных чувств.
Позицию Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества озвучил его глава, протоиерей Всеволод Чаплин. Он призывает законодательно запретить любую форму кощунства в любом виде искусства и в театре в частности, потому что это нарушает не только закон, действующий в стране, но и «высшую правду». Апелляция, выводящая нас за пределы светского дискурса, которая кажется совершенно не приемлемой для оппонентов.
Вообще, стороны этой дискуссии говорят на принципиально разном языке, и все они уводят дискуссию за пределы разговора о спектакле, о его художественной ценности, об образах, которые его составляют, и выводят на разговор о политике, идеологии. То же самое относится к большинству дел с обсуждением театральных представлений.
Противники «Тангейзера» часто апеллируют к театральным скандалам в Европе. Там, если на сцене появляются актеры в образе служителей культа, это тоже вызывает резонанс. Но в европейских странах существуют каналы, по которым проводятся дискуссии: существуют информационные площадки, проходят журнальные обсуждения, а у нас просто никто не знает, как это обсуждать. Поэтому письма президенту или патриарху — основной жанр жалобщиков.
РЕЛИГИЯ КАК ПУБЛИЧНОЕ ЯВЛЕНИЕ
Я не буду вдаваться в подробности театральных скандалов, просто отмечу, что «Тангейзер» и «Идеальный муж» — не единственные в своем роде. Основная претензия ко всему множеству скандальных постановок — неудачное изображение священнослужителей (например, он пьяница). Это воспринимается публикой особенно болезненно.
В завершение я хотела бы отметить, что все участники этой дискуссии признают, что христианство сформировало культуру, все европейское и русское искусство — изобразительное, архитектурное. Вопрос в том, что происходит с христианскими символами, когда мы говорим не о высокой культуре — церковной архитектуре или иконописи, а о низкой культуре, если пользоваться терминологией М.М. Бахтина.
Когда мы имеем дело с карнавалом, все эти религиозные символы оказываются перевернуты, трансформированы. Если в Средние века эти две культуры существовали параллельно и не пересекались, разграничивались по времени (есть время для карнавала, когда мы можем делать все, что хотим, а есть все остальное время, когда мы должны быть уважительны и проявлять свои религиозные чувства совсем иначе), то в современном мире эта высокая и низкая культура оказываются не разграниченными — ни территориально, ни во временном порядке.
И если в средневековом традиционном обществе театр представлял низовую культуру, перевернутые смыслы — это развлекательное шоу, играющее на не всегда хороших сторонах своих зрителей, то в современной культуре театр становится частью высокой, элитной культуры — число людей, которые ходят в театр, сокращается с каждым годом. Но означает ли это, что театр больше не может переворачивать религиозные смыслы и символы, как он это делал сотни лет своего существования? Это первый момент.
Второй момент: преамбула закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» говорит, что православие является культурообразующей религией, которая сформировала российскую культуру. Это факт: православие подарило эти символы российской культуре. Теперь, когда российская культура пытается эти символы использовать, причем не всегда предсказуемым образом, для Православной Церкви есть несколько вариантов реакции: 1) не надо трогать наши символы (консервативная позиция). С моей точки зрения, столь же уместна будет и обратная реакция: 2) как здорово, что вы продолжаете использовать наши символы, значит, это часть нашей культуры, значит, эти символы продолжают жить, раз вы продолжаете их использовать в светской культуре.
История с «Тангейзером» очень точно показывает по крайней мере одну вещь — в России есть два круга культуры, которые друг друга очень плохо понимают, у которых разные ценности и интересы, и им очень трудно найти общий язык — несмотря на то, что те самые религиозные символы у них общие. Потому что, повторюсь, христианство в целом и православие в частности заложили основы отечественной культуры еще тогда, когда ни создателей «Тангейзера», ни его критиков не было. И сейчас, когда религиозные символы выходят в нерелигиозную среду, в публичное пространство, мы находимся в поле диалога, и то, как мы будем вести этот диалог, зависит от нашего отношения. Светские деятели искусства могут проявлять уважение к религиозным символам и ценностям в своем творчестве, а православная общественность может видеть в появлении религиозных символов в театральном и изобразительном искусстве не оскорбление, а мечту, тягу к чему-то недостижимому и не всегда знакомому.
Ссылки:
[1] Ксения Колкунова: http://thezis.ru/author/ksenia-kolkunova
[2] запросы прокуратуры: http://www.novayagazeta.ru/arts/68879.html
[3] был получен ответ: http://www.rah.ru/news/detail.php?ID=15046