Установка национального мемориального знака жертвам репрессий и связанные с этим памятником действия – две стороны одного явления. Первая – это репрезентация, которая создается намеренно не только для “своих”, но и для внешнего взгляда. При этом в создании памятника принимает участие ограниченная группа людей. Памятник говорит сам за себя, наблюдатель может делать какие-то выводы о том, кто и кому его поставил, только по облику, без дополнительных пояснений. Вторая – это практики, возникающие спонтанно вокруг этого памятника; в их создании и функционировании принимает участие большее число людей, при этом у них могут быть разные мнения о том, как почитание памятника должно происходить. Такие практики могут меняться от случая к случаю.
В этой статье описывается только одно собрание такого рода. Очевидно, что все они проводятся далеко не каждой национальной общиной, установившей памятник. А те, которые проводятся, представляют собой совершенно разные мероприятия. Каждая практика, связанная с национальным памятником, зависит от размера общины, ее статуса, взаимоотношений и с Россией, и с родиной и ситуации в самой стране.
На особенности белорусской панихиды должны влиять несколько факторов. Во-первых, белорусы видят свою особую роль в создании всего мемориального кладбища (подробнее об этом ниже). Во-вторых, инициатива создания этого знака была от начала до конца негосударственной, а после 1994 г. даже противопоставляющей себя современной белорусской власти. И в-третьих, очевидно, что из-за географической близости Белоруссии к России в проведении таких мероприятий заинтересовано гораздо больше людей, чем, например, в посещении итальянского или норвежского памятников.
Описание и история места. Левашовское тайное кладбище НКВД-КГБ под Ленинградом использовалось с августа 1937 по 1954 гг. включительно для массовых захоронений убитых чекистами людей. До 1989 г. могильник, обнесённый высоким деревянным забором, являлся секретным объектом и строго охранялся сотрудниками КГБ (Яковлев 1991: 215).
Пятого января 1989 г. Политбюро ЦК КПСС приняло постановление “О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий”,имевших место в период 1930–1940-х и начала 1950-х гг. К весне 1989 г. руководителю группы “Поиск” Ленинградского общества “Мемориал” В.Т. Муравскому стали известны свидетельства о существовании Левашовского кладбища и нескольких иных подобных мест. Той же весной Управление КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, проведя специальный поиск в собственном архиве и закрытых фондах других городских архивов, сообщило, что документальные данные о наличии иных мест не обнаружены. 18 июля 1989 г. решением Исполкома Ленгорсовета № 544 Левашовское захоронение было признано мемориальным кладбищем и вскоре, в первых же публикациях прессы, стало упоминаться как “Левашовская пустошь” (Левашовское…)
В 1989–1990 гг. территория кладбища была обследована Трестом геодезических работ и инженерных изысканий и рабочей группой Всероссийского научно-исследовательского геологического института для выявления границ могильных ям. Трестом ГРИИ была проведена съёмка местности и в нескольких местах пробурены скважины, подтвердившие предположения о захоронениях в центральной и северной частях кладбища. В мае 1990 г. Левашовское мемориальное кладбище было передано городским властям. Той же весной 9-я архитектурная мастерская ЛенНИИпроекта во главе с А.Г. Леляковым получила задание на проектирование благоустройства мемориала, включая возведение звонницы и часовни. В сентябре 1995 и весной 1996 г. были приведены в порядок дорожки кладбища (Разумов 2010).
Ещё раньше началось общественное обустройство. 21 октября 1989 и 14 апреля 1990 г. у развилки дорожек в центре кладбища были отслужены первые панихиды по погибшим. 30 октября 1993 г., в день торжественного открытия Русского православного и Польского католического памятников, в бывшем караульном помещении была развернута экспозиция о Большом терроре, подготовленная членом Ассоциации жертв необоснованных репрессий Л.А. Барташевич. С этого времени посетители оставляют здесь записи в Книге отзывов (Там же).
Классификация и описание памятников. На кладбище нет одного “главного” памятника. Оно представляет собой собрание памятных знаков, которые устанавливаются как лично родственниками погибших, так и организациями. Анатолий Разумов, руководитель центра “Возвращенные имена”, так охарактеризовал процесс возникновения памятников: “В Левашове возникает все не искусственно, а так, как оно возникает. У комплекса не было плана, каждый памятник устанавливался в свое время и в том месте, в котором получалось” (Левашовское…). Установка каждого конфессионального или группового памятника должна пройти согласование на уровне городской администрации. Индивидуальные памятники ставят по согласованию с дирекцией кладбища (Там же).
Все памятники и знаки в Левашово можно поделить на следующие категории:
Индивидуальные памятники, расположенные хаотично по всей территории кладбища, представляющие собой самодельные или изготовленные на заказ таблички или небольшие плиты на земле или деревьях. На них указывается имя человека, иногда его профессия, написано, кто установил этот памятник и, возможно, какие-нибудь еще слова, иногда стихи. После установки личных памятников родственниками погибших и начал складываться мемориал.
Общие – памятники, которые устанавливались всем похороненным на кладбище. К ним относятся:
• Памятный камень общества “Мемориал”. Первый общий знак, установленный в 1989 г.
• Звонница. Находится около входа на территорию кладбища, и все желающие мо гут ударять в колокол.
2012 г. Фото автора
• Кусок забора. Конечно, это не тот забор, которым кладбище было огорожено изначально, но он символизирует то, что долгое время территория была закрыта для посетителей.
• Памятник “Молох тоталитаризма”, созданный по инициативе мэра Петербурга Анатолия Собчака, находящийся за пределами кладбища. Аллегорический образ “государственной машины”, которая безжалостно обрекает невинных людей на смерть.
• Памятный крест-“голубец”. Установлен по инициативе и на средства работника кладбища А. Волченкова.
Религиозные. В 1993 г. одновременно были открыты и освящены православный крест общества “Мемориал” и памятник погибшим полякам от генерального консульства Польши и общества “Полония”. Хотя польский памятник был готов раньше, его автор Леон Леонович Пискорский заявил, что будет выглядеть нехорошо, если его установят раньше православного. Поэтому оба креста были поставлены 30 октября, в канун национального польского Дня поминовения и представляют единую композицию “Два креста в единстве” (Левашово…). Центр кладбища, Голгофу, символизируют православный крест и русский камень, а католический простой формы крест несколько наклонен к Голгофе. Польский памятник являлся памятником всем католикам до того момента, пока рядом в 2010 г. не появился отдельный католический крест. Новый католический памятник посвящен “Католикам СССР – епископам, священникам, монашествующим и мирянам, всех обрядов и национальностей – жертвам политических репрессий”, что должно символизировать универсальность католической веры. Под крестом – цитата из Св. Евангелия от Иоанна: “Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих”. На памятнике также должны были быть выбиты имена и фамилии 12 католических священников разных национальностей (поляков, немцев, русских, армянина и латыша), расстрелянных в ленинградской тюрьме в 1937 г. и – вероятнее всего – похороненных на Левашовской Пустоши (Пожарский).
К религиозным памятникам относятся также крест в честь репрессированных адвентистов седьмого дня. Надписи на нем: “Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни Откр. 2:10”; “Верующий в Меня, если умрет, оживет. Иоанн 11:25”; “В память о братьях и сестрах Церкви адвентистов седьмого дня. 2007”. На отдельных камнях у подножья креста надписи с именами.
В Санкт-Петербургской епархии обсуждается возможность сооружения в Левашовской пустоши православного храма. Поступали предложения построить экуменический храм, но они не получили широкой поддержки (Левашово).
Национальные. Всего на кладбище 12 национальных памятников, которые я подробнее рассмотрю в следующем разделе.
Региональные памятники поставлены жителям областей: Вологодской, Новгородской и Псковской. Все они представляют собой кресты. Правда, вологодский крест был установлен репрессированным насельницам Горицкого Воскресенского женского монастыря: “Блаженной памяти репрессированных насельниц Горицкого Воскресенского женского монастыря 1999 г.”, но сейчас этот крест воспринимается как памятник всем жителям области.
Другие. Сюда относится два памятника: сотрудникам Ленэнерго и членам общетва глухих.
Национальные памятники. Памятник, установленный в честь несправедливо погибших, – это символ общей трагедии, объединяющей людей. В случае национальных памятников на Левашовской пустоши он становится еще и символом национальной беды. Кроме того, такой памятник превращается в своего рода “кусочек родины” для живущих за границей, место сбора общины. В этом случае с его помощью появляется возможность продемонстрировать что-то специфически свое, присущее тем людям, которыми и которым этот памятник установлен. Во многих национальных памятниках присутствует религиозная тематика, но она здесь становится либо символом смерти (скорее даже победы над смертью), либо тесно связана с особенностями страны. Далее я прослежу, в каких формах это может выражаться.
Символы, выражающие те или иные идеи, могут быть отражены в памятнике в виде надписей, изображений и форм.
Надписи на национальных памятниках можно поделить на три вида. Некоторые из них написаны сразу с переводом (ниже перевод, которого нет на памятнике, приводится в квадратных скобках):
Цитаты из Библии и других религиозных текстов
• Религиозный памятник ингерманландским финнам, установленный церковью Ингрии: “NÄIN SANOO HERRA, HERRA TULE, HENKI, NELJÄSTÄ TUULESTA. JA PUHALLA NÄIHIN SURMATTUIHIN ETTÄ NE TULISIVAT ELAVIKSI. HESEKIEL 37:9; TAMA MERKKI ON PYSTYTETTY MUISTOKSI KAIKILLE UOMALAISILLE, JOTKA KULJETETTIIN TEURAAKSI NEUVOSTOVALLAN AIKANA” [“Так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых и они оживут. Иезекииль 37:9. Этот памятник установлен в память о финнах, убиенных во время советского режима”].
• Памятник ингерманландским финнам, установленный культурным обществом “Инкерин Лиитто” (финский светский): “Näin sanoo herra jumala naille leille: mina annan teihin hengen, niin etta heraatte eloon”; “Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас и вы оживете. Иезекииль гл. 37, стих 5”.
• Еврейский памятник: “” [“Ты верен обещанию воскресить мертвых”] – цитата из молитвы Шмонэ-эсрэ, “Благословен Ты Бог наш, дарующий жизнь” – поздняя допускаемая вставка в текст Амиды (Амида).
Другие цитаты:
• Норвежский памятник – “Aldri redd’ for mørkets makt. Śtjernene vil lyse”. “Страха нет пред властью тьмы, звезды свет подарят”.
• Ассирийский памятник (тыльная сторона) – “Потерь не счесть, не позабыть, /ничем не смыть – и не простить. / Как не простить ни мук, ни крови. / Ни содроганий на кресте / Всех убиенных во Христе… И.А. Бунин 1922 г.”
• Слова на польском памятнике неточно переведены на русский как: “Прощаем и простите нас”. Дословно: “Прощаем и просим о прощении”. Это слова из послания в честь 20-летия окончания войны немецким священникам (Пожарский).
Другие надписи:
• Эстонский памятник: “Siin puhkavad eestlased, stalinlike repressioonide suutud ohvirid. 1937–1938”. “Здесь похоронены эстонцы, безвинные жертвы сталинских репрессий 1937–1938”;
• Белорусско-литовский памятник – на левой табличке: “Беларусь”, на правой табличке: “Lietuva”;
• Латвийский памятник – “Terora upuriem. Жертвам террора”≫; “Latviešu biedriba. Латвийское общество”;
• Литовский памятник: “Lietuviams negrįžusiems į tėvynę’ [“Литовцам, не вернувшимся на Родину”];
Итальянский памятник: “Alla memoria delle vittime italiane del Gulag” – “В память итальянцев, жертв ГУЛАГа”. “Milano e San Pietroburgo ricordano i mille italiani, esullantifascisti emigrati nella speranza di un mondo migliore, membri della comunita italiana in Crimea che furono perseguitati in Unione Sovietica, privati della libertа deportati nel GULAG o fucilati negli anni dello stalinismo. Санкт-Петербург и Милан вспоминают тысячи итальянцев, изгнанных антифашистов, эмигрировавших в надежде на лучшую жизнь, членов итальянской общины в Крыму, которые были подвергнуты преследованию в Советском Союзе, лишены свободы, отправлены в Гулаг или расстреляны в годы сталинизма”;
• Ассирийский памятник (спереди): “Ассирийцам Ленинграда, безвинно расстрелянным и замученным в ГУЛАГе в годы сталинских репрессий. От родственников и соплеменников с любовью и молитвой. 27.08.2000 г.” (на русском и ассирийском языках) и список расстрелянных в Ленинграде (48 человек) и умерших в ГУЛАГе (8 человек);
• Немецкий памятник: “An deutsche Russland” [Немецкой России];
• Украинский памятник – надпись сверху: “Украiнцям жертвам репресiй”; надпись на подножии креста: “Українцям – жертвам тоталiтарного бiльшовицького режиму, розстрiляним в 1937–1938 роках”.
Как видим, большинство надписей на памятниках носят нейтральный характер иуказывают в первую очередь на страну, которая его установила. На памятнике Белоруссии и Литвы, который был установлен самым первым значатся только названия стран.
Видимо, в тот момент не было традиции создания подобных памятнков (не только в Левашово, но и жертвам репрессий вообще). При этом надписи на памятниках Эстонии, Италии и Украины, установленных позднее, указывают на то, что стало причиной гибели (сталинские репрессии, большевистский режим). То есть важным становится уже не само присутствие страны на кладбище, а присутствие ее по причине страданий народа.
На этом фоне религиозные цитаты выглядят в чем-то мистически: во всех трех говорится о надежде на воскресение мертвых и нет, например, мотива скорби и утраты, который можно найти и в тексте Библии, и в иудейских молитвах.
Интересно, что согласно надписям, выходит так, что памятники установлены людям, погибшим при разных обстоятельствах. Если на украинском памятнике четко указываются годы и причина смерти, то на итальянском и ассирийском говорится не только о тех людях, которые были убиты в Ленинграде и похоронены в Левашово, но вообще обо всех жертвах репрессий того исторического периода. Изображения. Крест присутствует на памятниках Латвии и Финляндии (религиозном). На итальянском памятнике скульптурное изображение оливковой ветви. На украинском – барельеф виноградной лозы. На ассирийском памятнике крест из белого мрамора и рельеф с изображением ассирийской львицы из барельефа “Охота на львов”.
Что касается формы, встречаются кресты: Литва (крест выполнен с элементами традиционной литовской резьбы по дереву), Беларусь–Литва (форма креста Ефросиньи Полоцкой, одного из символов Беларуси, памятника ювелирного искусства, изготовленного в 1161 году), Германия, Украина, Польша (наклоненный). У многих стран памятники сделаны в виде камней: Эстония, Латвия, Финляндия (религиозный памятник), Италия, Норвегия. Финский светский памятник выполнен в виде скульптуры ангела. Еврейский памятник представляет собой гранитную стелу с изображением семисвечника – “меноры” и колонны с символической композицией в виде взметнувшихся вверх рук, которых касается шестиконечная звезда. Ассирийский памятник представляет собой стелы из черного гранита с именами погибших.
Памятники на Левашовской пустоши как атрибут воображаемого сообщества. Если смотреть на нацию как на воображаемое ограниченное сообщество, что означает, что члены даже самой маленькой нации не могут знать большинства своих собратьев по нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности (Anderson 1991: 21), то в случае Левашовской пустоши такая “воображаемость” проявляется в том, что национальные памятники (в отличие от индивидуальных) устанавливаются не конкретным людям, с которыми были знакомы те, кто их проектировал. Погибшие в Левашове рассматриваются как члены воображаемого сообщества, с которым отождествляют себя потомки, установившие памятник. Воображаемое сообщество в этом случае становится диахронным, в него включаются все когда-то жившие люди этой национальности. Может даже получиться так, что национальность приписывается уже постфактум. Участие в поминальных мероприятиях возле “своего” памятника автоматически включает человека в эту общность.
Ограниченность понимается Андерсоном как суверенность одной нации при признании ею суверенитета других (Ibid.: 38). На кладбище не происходит никакого спора между представителями разных национальностей, каждая группа просто подчеркивает cвою идентичность вне соотношения ее с другими. Боль воспринимается как общая, поэтому для цельного облика кладбища важен и каждый памятник по отдельности, и все они вместе.
Андерсон пишет о силе, которую имеют могилы неизвестных солдат в символике современного национализма. “Публичное церемониальное благоговение, с каким относятся к этим памятникам именно в силу того, что либо они намеренно оставляются пустыми, либо никто не знает, кто в них лежит, поистине не имеет прецедентов в прежней истории” (Ibid.: 98). Памятники в Левашово не попадают полностью под эту характеристику, и их нельзя назвать могилами неизвестных. Хотя на кладбище не проводилась трансгумация, существуют списки расстрелянных, часто называются выдающиеся люди, похороненные там. Некоторые индивидуальные знаки специально развешивались возле национальных памятников (например, возле финских).
Но элемент неизвестности все равно присутствует. Во-первых, кладбище было долгое время засекречено, во-вторых, сейчас неизвестно конкретное место захоронения каждого человека, в-третьих, мероприятия, проводимые на кладбище, подразумевают почитание памяти не только похороненных здесь, но и вообще жертв репрессий (например, на итальянском памятнике прямо говорится о том, что он установлен всем жертвам репрессий, переехавшим в СССР из Италии). В таком почитании могил Андерсон видит тесное духовное родство национализма с религиозным воображением.
Великой заслугой традиционных религиозных мировоззрений была их озабоченность человеком-в-космосе, человеком как родовым существом и хрупкостью человеческой жизни. Религиозное мышление откликается различными способами и на смутное ожидание бессмертия, как правило, посредством преобразования фатальности в преемственность. Национализм же в какой-то момент берет на себя эту функцию религии (Ibid.: 102).
Памятники на Левашовской пустоши – с точки зрения этносимволизма. Энтони Смит, автор концепции этносимволизма, признает, что нации нельзя считать примордиальными или естественными, но тем не менее утверждает, что они уравнены в относительно давних историях и прочном этническом сознании. Смит осознает, что национализм как идеология и движение возникает в конце XVIII в., но утверждает, что “этнические истоки наций” значительно глубже (Смит 2004: 28).
Символические элементы нации, ее мифы, ценности, традиции, эмоционально нагруженная территория – “родина” видятся этносимволистам как безусловно рукотворные (сконструированные), а не естественные феномены, которые, однако, сформировавшись, поддаются трансформации лишь в очень ограниченной степени. Они представляют собой часть мифосимволических комплексов большой длительности, идущих с древних времен от этнических ядер современных наций, и являются символическими резервуарами наций, из которых националисты и черпают материал для их строительства. При этом лидеры национальных движений и интеллигенция, ищущая свою национальную идентичность, избирательно используют элементы этого резервуара, заново интерпретируют и реконструируют их (Мейхалс 2011: 37).
По мнению Смита, многие этнические группы (армяне, поляки, американцы, русские и т.д.) “разработали” теорию их уникальности и особой миссии, возложенной на них провидением, Богом или историей. Их представители говорят об обретении (в условиях отказа от идеи жизни после смерти) бессмертия путем формирования представлений о непрерывной поколенческой связи с предками и будущими поколениями. Нация постоянно себя пересматривает и для своего выживания нуждается в отечестве, золотом веке и героях (Смит 2004: 42). В другой своей книге, “Chosen peoples: Sacred Sources of National Identity” Смит вводит понятия “славной смерти”. Публичная память о такой смерти более важна чем личная. Почитание мест, связанных с ней, необходимо для конструирования облика “избранной” нации (Smith 2003: 70).
Кладбище – место, где вопросы пути и миссии становятся особенно актуальными. Левашовское мемориальное кладбище к тому же делает значительной идею места и роли нации во всеобщем историческом процессе. Памятники, в оформлении которых использованы фольклорные и исторические мотивы связывают события происходя щие с народом в цепь: далекое прошлое (сконструированный образ своего народа в “старые времена”, по Смиту, “золотой век”) – недалекое прошлое (события, ставшие поводом для установки памятника) –настоящее (непосредственно установка памятника и его почитание) – будущее (сохранение этой памяти для потомков).
Этнические истоки – доминирующая тема в националистической риторике. Глобальная риторика национализма придает большое значение заявлениям о национальном прошлом, и первым действием многих наблюдателей становится объяснение всего национализма с точки зрения его давних корней (Калхун 2006: 126).
Другой, более распространенный способ оформления памятника – это использование христианской символики. Это выражается в крестах, цитатах из Библии, в отдельном случае это изображение ангела на ингерманландском памятнике. С одной стороны, кресты – это то, что должно быть на христианском надгробном памятнике.
С другой стороны – это понятные символы, которые могут прочитаться всеми посетителями кладбища.
Белорусский и литовский памятники совмещают два этих решения, представляя собой не просто кресты, а национальные кресты. Ассирийский памятник совмещает в себе оба приема – цитату из Библии и ассирийскую львицу.
Итальянский и украинский памятники содержат изображения растений, которые с одной стороны встречаются в этих странах, а с другой часто упоминаются в Библии.
Получается своего рода цитата, которую можно рассмотреть и как отсылку к национальному.
Белорусская панихида на Левашовской пустоши. Белорусская панихида традиционно проводится в первых числах мая, так как сам памятник был установлен 8 мая 1992 года. Один из инициаторов установки креста Анатолий Разумов так описывает его изготовление: “И сделали это осенью 1991 года. После того, как сделали, мы собрались деньгами в Белорусском товариществе. Под зиму мы его не решились ставить, а до весны к нам присоединились ещё и литовцы, мы дружественно общались с литовским землячеством, решили, что это будет памятник белорусско-литовский” (Разумов). Такая ситуация трактуется как дружба и солидарность между странами. Но, поскольку памятник замышлялся как белорусский, в его облике есть национальная составляющая – форма креста Евфросиньи Полоцкой. Крест – не просто символ белорусской культуры; святая Ефросинья Полоцкая, по заказу которой он был изготовлен, считается покровительницей Белоруссии (845 лет…). В день его установки были отслужены иудейская (в этот момент крест лежал на земле), православная и католическая поминальные службы – знак единения в молитве и страдании (Разумов).
Поскольку белорусский памятный знак был первым памятником на кладбище, в настроении участников панихиды чувствовалась личная ответственность за все происходящее в мемориале. Кроме майских, белорусские панихиды проходят в Левашово в традиционный для Белоруссии день осеннего поминовения покойников в конце октября – Деды. Раньше в этот день кладбища не посещались, в отличие от дня поминовения – Радуницы (Толстая 1989: 145), но среди белорусской интеллигенции стало традицией посещать могилы репрессированных именно на Деды. В Минске в этот день проходит шествие к аналогичному мемориальному комплексу в урочище Куропаты (Кузнецов).
7 мая 2011 г. на Финляндском вокзале собрались все участники панихиды. Организатор накануне вечером сказал мне по телефону, что я узнаю их без проблем, не назвав никаких особых примет, которыми они будут выделяться. Узнать группу, собравшуюся на панихиду, было действительно легко, потому что у участников были красные и белые гвоздики. Красный и белый – цвета “национального” белорусского флага, отмененного в 1995 г. Сейчас эти цвета используются в самых разных националистических и оппозиционных мероприятиях.
В прошлые годы при панихиде использовались бело-красно-белые флаги. В этот раз их не было, потому что флаги просто забыли взять.
Участников мероприятия можно было разделить по возрастному признаку. Молодежь, приехавшая в Левашово в первый или второй раз, – это активисты, которые сейчас пытаются организовать в Санкт-Петербурге белорусское общественно-культурное объединение. В течение всего мероприятия они агитировали всех принимать участие в этом проекте. В большинстве своем это студенты, приехавшие из Белоруссии в Петербург относительно недавно. До переезда все они, судя по разговорам, были членами тех или иных оппозиционных организаций и до сих пор принимают участие в их деятельности виртуально. То, что молодежь приехала на панихиду, было отмечено как позитивный фактор в новости, размещенной в интернете после мероприятия (Сьвідэрскі 2011).
Среди старшего поколения были те, кто устанавливал крест в 1992 году, в частности Н. – заведующий одним из отделов РНБ, автор книги про белорусов Санкт-Петербурга. Он, по моим наблюдениям, был негласным лидером в группе. Старшее поколение ездит в Левашово каждый год. Они без энтузиазма воспринимали предложения поповоду новшеств в панихиде и создании общества. Насколько я поняла, трапеза была организована за счет старшего поколения.
Не все участники мероприятия называли себя белорусами. Одна из молодых активисток движения, М. (единственная кроме меня девушка на мероприятии), интересуется белорусской культурой потому, что дружит с другим организатором, у которого приехать не получилось. Еще один молодой человек занимается историей России 1930-х гг. Он самостоятельно выучил белорусский язык (судя по набору его фраз, по современным поп- и рок-песням) и старался постоянно на нем говорить. На русский перешел только один раз, когда мы остались втроем с ним и М. Католический священник отец К., проводивший панихиду, также никак не был связан с Белоруссией. Вместе с отцом К. приехал молодой человек – его прихожанин. О своей национальной самоидентификации он не говорил, но участниками был сразу же определен как поляк.
Происходившее на кладбище можно условно разбить на три части: экскурсия для тех, кто приехал впервые (остальные в это время занимались подготовкой места), собственно панихида и трапеза.
Во время экскурсии Н. рассказал про историю кладбища, показал основные памятники и объяснил, каким образом пройти по территории так, чтобы увидеть все интересные места. Подготовка места к панихиде заключалась в том, что перед крестом положили цветы в “правильном” виде – красные между белыми, чтобы получилось сочетание как на флаге (это не просто было сделано сознательно, но и проговаривалось); возле креста зажгли свечи (их было восемь, и это число ничего не означало, просто столько удалось купить на вокзале). Важно, что свечку зажгли также перед православным, а не только перед католическим крестом. Возможно, потому что он находится в центре и поэтому считается “главным”. К другим памятникам никакого внимания не проявили.
Панихида проводилась по католическому византийскому обряду на белорусском языке. Некоторые националисты считают это направление исконно белорусской религией, связывая его с Брестской унией 1596 г. Византийский обряд, опирающийся на католическую и православную традиции, видится идеальной для Белоруссии религией как для страны, соединяющей в себе западные и восточные черты (Шиптенко). Не все присутствующие принадлежали к этому направлению (были другие католики и православные), тем не менее, участие в панихиде принимали все. Роль хора во время панихиды взял на себя один из участников – Л. (принадлежащий к старшему поколению), профессиональный академический певец. В завершение панихиды все вместе исполнили гимн “Магутны божа”, названный участниками “настоящим белорусским христианским гимном”. Это произведение на стихи Натальи Арсеньевой написано в 1943 г. Текст представляет собой молитву о благополучии Белоруссии и ее народа.
Сегодня эта песня считается неофициальным гимном всей белорусской оппозиции (Драгийло 2002). Исполнение гимна было особенно чутко воспринято участниками. О том, что гимн будут петь, стали говорить еще по дороге на кладбище. О его исполнении было отдельно сказано в новостях. Для тех, кто не знает слов, было подготовлено несколько листочков с текстом гимна. Один человек достал ежедневник, куда текст гимна был вклеен.
Трапеза происходила на ближайшей скамейке возле креста и состояла из водки и бутербродов. Первый тост, не чокаясь, пили за всех погибших. После него пили и за другое (за Белоруссию, молодое поколение и т. д.), но во время этих тостов уже чокались. Веселый тон трапезы был объяснен участниками так: “у нас, белорусов всегда поминки праздновались весело”. В течение трапезы велись разговоры, которые, как я могу предположить, ведутся в этом месте каждый год. В основном обсуждалась политика, последние новости из Белоруссии, но присутствовали еще темы “почему белорусы лучше русских”, “почему в Санкт-Петербурге белорусам жить лучше, чем в Москве”. Еще одно направление разговоров – поиски более близких связей, чем просто происхождение из одной страны. Для этого не обязательно надо быть родом из одного города. Один молодой человек, родом из Верхнедвинска, выразил искреннюю радость, когда узнал, что я участвовала в археологических раскопках недалеко от его города. Это как будто сделало нас земляками. Рассказывались анекдоты про белорусов, которые или описывают глупость президента или высмеивают способность белорусов приспосабливаться к обстоятельствам. Два молодых человека обсуждали возможность получения карты поляка (документ, подтверждающий принадлежность гражданина к польскому народу и дающий некоторые льготы и возможности), что не смутило никого и воспринималось как совершенно приемлемый разговор в этой ситуации.
После панихиды фотографировались. Кроме общих фото участников, было сделано несколько постановочных фотографий для оформления страницы объединения в интернете и новостных сайтов. Общение после панихиды продолжалось примерно полтора часа.
По дороге назад в электричке участники пели хором белорусские песни (народные и из репертуара Песняров), выражая радость, если видели смущение или непонимание на лицах других пассажиров. Молодые участники, участвовавшие в прошлогодней панихиде, отметили, что в этот раз она получилась лучше.
Что касается языка общения, то участники постоянно переходили с русского на белорусский и обратно. Только один раз участник старшего поколения отказался отвечать на мой вопрос, заданный по-русски. Пока мы еще находились на виду у других людей (на вокзале и в электричке) было высказано мнение о том, что в России говорить на белорусском языке проще и легче, потому что можно не бояться негативной реакции и милиции.
Белорусская панихида как изобретенная традиция. Понятие изобретенная традиция, – пишет Э. Хобсбаум, – используется для обозначения совокупности практик, подчиняющихся явно или неявно принятым правилам ритуальной или символической природы, которые призваны утвердить действенность некоторых ценностей или норм поведения, автоматически подразумевающих преемственность с прошлым (Хобсбаум 2000: 48). Изобретенная традиция имеет следующие условия:
1. Ее “изобретают” для обоснования политической идеологии, призванной придавать социальную значимость провозглашаемым ценностям, что особенно важно для утверждения идентичности сторонников различных политических сил.
2. Изобретенные традиции служат установлению легитимирующих институтов, состояний или отношений властей.
3. Изобретение традиций поддерживает также социализацию, внушение представлений, системы ценностей и правил поведения. Чтобы оказаться эффективными, изобретенные традиции должны быть инвариантными, неоднократно повторяться и быть представленными в легкодоступном для аудитории виде.
Собирающиеся возле креста в Левашово, безусловно, поддерживают оппозиционные силы, действующие в Белоруссии (а отчасти являются сами оппозиционерами). Все они надеются на скорую смену власти, после которой и должно начаться официальное государственное признание создаваемых ими институтов и практик. Согласно пониманию этих людей, настоящим представителем белорусской национальности может быть только тот, кто разделяет их политические убеждения и отрицательно относится к существующей власти. Сторонники такого проявления национального самосознания противопоставляют себя официальной идеологии, которая основывает свою изобретенную традицию не на событиях древней истории, а на гораздо более поздних – Великой Отечественной войны.
Сразу после панихиды поступило предложение написать о ней статью в главное оппозиционное белорусское издание. Скорее всего, кроме желания показать соратникам на родине свою поддержку, это было стремление осуществить третье условие – сделать возможным для наблюдателей доступ к мероприятию.
В группе в социальной сети, которая анонсировала и рекламировала мероприятие, Левашовское кладбище было названо “Петербургскими Куропатами”. Очевидно, это было сделано не только для того, чтобы объяснить всем смысл готовящегося мероприятия. Это ставило его на один уровень с теми шествиями, которые проводятся националистами на родине, а с другой стороны – было кодом, который могут прочитать только те, кто в курсе истории политической обстановки в Белоруссии и знает о существовании таких шествий.
То, что осенние панихиды проводятся в традиционный поминальный день, отсылает к давним временам, что также является одним из условий изобретаемой традиции. С этой же целью была произнесена реплика участника о веселом характере белорусских поминок. Благодаря этому обычное употребление алкоголя и закусок становится традиционным национальным застольем. То же можно сказать и об исполнении народных и псевдонародных песен.
Белорусская панихида как инсценирование этничности. Согласно И. Хейзинге, любая культура возникает и разворачивается в игре, которая сразу же закрепляется как культурная форма. С точки зрения формы, игра означает деятельность, которая осознается как ненастоящая, “не связанная с обыденной жизнью и, тем не менее, могущая полностью захватить играющего”; она “протекает в особо отведенном пространстве и времени, упорядоченно и в соответствии с определенными правилами и вызывает к жизни общественное объединение, стремящееся окружить себя тайной или подчеркивать свою необычность по отношению к прочему миру своеобразной одеждой и обликом” (Хейзинга 1997: 31). В этой связи, на мой взгляд, можно согласиться с тем, что в современных условиях различные этнические фестивали, праздники, гражданские и политические церемонии, где каким-либо образом эксплуатируются этнические мотивы, превратились в своеобразное культурное производство на основе нсценирования соответствующих культурных форм и символов (Kuutma,1998). Следует отметить, что еще в середине 1970-х гг. К.В. Чистов предложил называть подобные формы культуры “фольклоризмами”. Они характеризуются нарочитостью, стилизованностью, налетом “экзотизма” и являются своеобразной “вторичной” формой культуры, формирующейся в результате трансформации ее традиционных форм в современном урбанизированном обществе. Обычно “фольклоризмы” не имеют традиционного употребления, но вызывают определенные этнические и социальные эмоции (Чистов 1975: 32).
В.М. Пешкова, рассматривая деятельность украинской общины в Москве, вводит термин “инсценирование этничности”. Она понимает это как новую культурную практику репрезентации этнокультурных различий, которая возникает при сочетании глобализационных тенденций с таким феноменом, как “символическая этничность” (Пешкова 2005).
Инсценирование этничности выполняет важную функцию поддержания культурного равновесия и целостности этнической общины. Посредством инсценирования происходит включение новых членов в общину, укрепление индивидуальной этнической идентичности, а также символическое конструирование этнической общности (там же).
Для белорусской общины в Санкт-Петербурге такие панихиды – возможность инсценирования этничности, которая появляется не так часто. В городе почти не проходит культурных мероприятий, нет центра или библиотеки, которые можно посещать. Нет даже ресторана белорусской кухни (рестораны В.М. Пешкова называет одним из средств, при помощи которых это инсценирование может происходить). Таким средством может служить Международная конференция “Санкт-Петербург и белорусская культура”. Но формат международной конференции предполагает узкие рамки действий, которые можно совершить. К тому же не все участники конференции нуждаются в таком инсценировании: часть из них просто исследователи, изучающие Белоруссию.
Таким образом, панихида становится единственной возможностью для такого совместного инсценирования. Люди, которых мало что связывает в обычной жизни, собираясь у белорусского креста, конструируют свою общность посредством игры с большим количеством атрибутов, которых нет в их повседневности. Особенно здесь важны разговоры, тематику которых я называла выше. При этом никто, кроме самих участников, не может эту инсценировку наблюдать: во время описанной выше поездки на кладбище, кроме нас, никого больше не было.
Очевидно, что участникам панихиды не хочется громко петь белорусские песни всякий раз, когда они едут в электричке. Очевидно, что и анекдоты, которые рассказывались во время трапезы, все слышали не раз, что не мешало никому искренне смеяться. Но фольклоризмы такого рода делают собрание настоящей инсценировкой этничности. Исполнение гимна делает саму панихиду необычной, это уже не просто богослужение, а национальное богослужение. Этим же объясняется такое внимание к цветам. Они приобретают дополнительный смысл, став не просто традиционным приношением на могилу, а национальным символом. Как мне показалось, К., который был в этой группе не до конца “своим”, потому что даже не скрывал, что никогда не был в Белоруссии, немного переигрывал. Он слишком часто цитировал песни и говорил о превосходстве белорусов над русскими.
Заключение. В этой статье я попыталась рассмотреть национальные памятники и практики на Левашовском мемориальном кладбище с точки зрения некоторых современных теорий этничности и национализма. Рассмотренные примеры вполне вписываются в эти теории. Ситуация на кладбище оказывается типичным проявлением национального, несмотря на то, что Левашово – не вполне типичный пример мест сохранения памяти.
Мне не удалось увидеть соответствия между особенностями страны и ее памятником, а также проследить логику расположения памятников на территории кладбища, и хотя существует набор стандартных решений для таких объектов, решение об использовании одного из них принимается в зависимости от предпочтений того, кто устанавливает памятник. Что касается белорусской панихиды, она, как мне кажется, формируется с каждой поездкой. Возможно, ее будущий облик зависит от успеха инициативы создания культурного общества, а также политической ситуации в самой стране. Очевидно только то, что такие встречи будут продолжаться.
Литература
845 лет… – 845 лет Кресту Евфросинии Полоцкой // Центральная библиотечная система города
Полоцка, 2006.
Амида – Амида // Электронная еврейская энциклопедия (http://www.eleven.co.il/article/ 10198).
Драгийло 2002 – Драгийло Д. Гимн или молитва? // Белорусская деловая газета, 13 марта
2002.
Калхун 2006 – Калхун К. Национализм. М.: “Территория будущего”, 2006.
Кузнецов – Кузнецов И. Куропаты 20 лет спустя // Права человека в России. [Электронный ре-
сурс]: http://hro.org/ node/2332.
Левашовское… – Левашовское мемориальное кладбище. Страницы истории // Возращенные
имена [Электронный ресурс]: http://visz.nlr.ru/pm/levashovo/history.html.
Мейлахc 2011 – Мейлахc П. Отдавая “родине” должное // Нева. 2011. № 3 [Электронный ресурс]:
http://magazines. russ.ru/neva/2011/3/s10-pr.html.
Пешкова 2005 – Пешкова В.М. Инсценирование “украинскости”: некоторые культурные прак-
тики репрезентации этнических различий в современной Москве // Журнал социологии и
социальной антропологии [Электронный ресурс]: http://www.jourssa.ru/2005/1/6bPeshkova.
pdf.
Пожарский – Пожарский К. Левашовская пустошь – место массового погребения тысяч ка-
толиков // Поляки России [Электронный ресурс]: http://www.poloniarosji.ru/novosti/
levashovskaya-pustosh-mesto-massovogo-pogrebeniya-tysyach-katolikov.html.
Разумов 2010 – Разумов А.Я. О проектах развития мемориала “Левашовская пустошь” // Коги-
та [Электронный ресурс]: http://www.cogita.ru/kolonki/intrevyu/anatolii-razumov
Смит 2004 – Смит Э.Д. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий
наций и национализма. М.: Праксис, 2004.
Сьвідэрскі 2011 – Сьвідэрскі П. Памятная паніхіда . Левашо.скай пустэчы // Беларуская ды-
яспара Санкт-Пецярбурга [Электронный ресурс]: http://belspb.org/2011/05/09/pamyatnayapanixida-
levashoskaj-pustyechy.html.
Толстая 1986 – Толстая С.М. Полесский народный календарь: Материалы к этнодиалектно-
му словарю (Деды) // Славянское и балканское языкознание: Проблемы диалектологии.
М., 1986.
Хейзинга 1997 – Хейзинга Й. HOMO LUDENS. Статьи по истории культуры. М.: Прогресс-Тра-
диция, 1997.
Хобсбаум 1975 – Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. 2000. № 1. С. 47–62.
Чистов 1975 – Чистов К.В. Традиционные и “вторичные” формы культуры // Расы и народы.
Вып. 5. М.: Наука, 1975. С. 32–41.
Шиптенко 2005 – Шиптенко С.А. Идеи автокефалии и униатства: вчера и сегодня и завтра //
Материк. [Электронный ресурс]: http://www.materick.ru/index.php?section=analitics&bulid=
116&bulsectionid =11416.
Яковлев 1991 – Яковлев А.Н. Реабилитация. Политические процессы 30–50-х годов. М.: Полит-
издат, 1991.
Anderson 1991 – Anderson B. Imagined Communities: Refl ections on the Origin and Spread of
Nationalism (rev. ed.). L.: Verso, 1991.
Kuutma – Kuutma K. Festival as Communicative and Celebration of Ethnicity // Estonian folklore
(http://haldjas.folclore.ee/folklore/vol7/festiva.html).
Smith 2003 – Smith, A. Chosen people: Sacred Sources of National Identity. Oxford: Oxford University
Press, 2003.
Крихтова, Т. М. Репрезентация этничности в памятниках и связанных с ними практиках на Левашовском мемориальном кладбище / Татьяна Михайловна Крихтова // Этнографическое обозрение. — 2014. — № 2. — С. 139-152