Сафронов Р.О. Изучение сект в советском религиоведении: терминология и подходы

Материалы подготовлены по гранту РГНФ №13-03-00497, «История отечественного религиоведения: XX — начало XXI вв.»

В статье рассматривается история изучения сектантства в СССР. Прежде всего, в работе показано, что советская исследовательская традиция не возникала на пустом месте, а является «диалектическим» – в том смысле, что строится одновременно на продолжении и на отрицании – продолжением дореволюционной «сектоведческой» традиции. Кроме того, в статье аргументируется, что сама советская традиция зиждется на двойственном – заложенном еще В.И. Лениным – понимании сектантства как примера классовой борьбы (и потому положительного) и при этом примера религиозного (и потому отрицательного). Это отрицательное отношение выражалось в специфической идеологической и политической позиции в отношении сектантства, причем ее выражение чаще всего имело приоритет перед исследованием, что в свою очередь мешало становлению собственно советского научного подхода к рассмотрению сект. Он начал формироваться только в 1960-е годы. Наконец, в рамках третьего основного положения, изложенного в статье, утверждается, что понятие «секта» и для дореволюционных, и для советских исследователей имеет негативный смысл: для одних в догматическом плане, для других в идеологическом. Столь долгая история негативного понимания термина делает очень сложным восприятие его сегодня в качестве нейтрального.

Первоначально предполагалось, что речь в статье пойдет об изучении в советском религиоведении новых религиозных движений. Однако в ходе работы над текстом стало понятно, что этот термин практически не использовался в науке того времени – причем как советской, так и западной, по крайней мере, появляется он достаточно поздно[1]. Термин, который обозначал «нетрадиционные» религиозные движения в советской научной литературе, – это «секта».

В данной работе мы вначале попытаемся описать содержание, которое вкладывалось в это понятие в религиоведении 1920-х — 1980-х гг., после чего попробуем проследить в общих чертах историю научного исследования «сект» в СССР, чтобы в финале статьи снова вернуться к проблематике термина «новые религиозные движения».

Изучение сектантства в СССР во многом вырастает из полемики и в продолжение новой для начала ХХ века богословской дисциплины «сектоведение»[2]. В 1914 г. появляются сразу  две работы, посвященные осмыслению итогов развития этой дисциплины в России: «Проблема сектоведения как науки»[3] и «Опыт уяснения основных вопросов науки сектоведения»[4], изданные в Казанской и Киевской духовных академиях соответственно. Каждая из них представляет собой подведение итогов исследования сектантства в России в теоретическом плане, поэтому они для нас более интересны, чем работы о конкретных сектах или исторические обзоры развития сектантства[5].

Первая работа вводит два основных направления в исследовании сект: собственно богословское и светское или «защитительное», при этом само понятие «сектанстский» понимается автором как «не церковный» или даже «антицерковный». Церковность же, как ядро первого исследовательского направления, понимается не в дисциплинарном, не культурно-общественном, не в утилитарном смысле, а как «живой и бесспорный носитель нравственных идеалов и человеческой совести»[6]. Ко второму направлению автор относит В.Д. Бонч-Бруевича, А.С Пругавина и подчеркивает, что суть этого направления выражается именно в его антицерковности, а не в положительном отношении к сектам. Очевидно, что основание этого деления вряд ли можно назвать строго научным, однако для нас важен сам факт выделения двух направлений исследования и важна ссылка на  Бонч-Бруевича, поскольку здесь открыто говориться о полемике этих направлений и поскольку именно он заложит основание для работы по исследованию сектантства уже в СССР. Подробнее об этом мы будем говорить ниже.

Другая книга для нас более интересна, поскольку предлагает вниманию читателя конкретное видение того, как должна строиться новая наука, автор также предпринимает экскурс в историю понятия «секта» и приводит несколько современных ему определений из исследовательской литературы.

Итак, прежде всего, с точки зрения Н.Н. Фетисова, перед сектоведением стоит две основных задачи: исследовательская и обличительная. Первая включает в себя историю развития и классификацию сектантского движения. Очень важно здесь оговориться, что сектантство в этой работе не рассматривается сугубо как заблуждение, достойное только того, чтобы с ним бороться. Оно воспринимается как «движение народной «богословствующей» мысли, силящееся своеобразными путями решить вековые вопросы человеческого духа о Боге, о правде, о жизни. С этой стороны мы можем видеть в нем проблески народной философии. Отсюда и самая история сектантства в известной степени есть не что иное как история своеобразной, примитивной философии русского народа»[7]. Здесь налицо именно исследовательское отношение к предмету, более того, это отношение не исчезает даже когда автор описывает вторую задачу – обличительную. Она представляет собой, во-первых, «критическое рассмотрение, всестороннюю проверку исследуемого нами учения» с точки зрения логической состоятельности, и только во-вторых, – оценку учения с «трансцендентальной точки зрения», которая заключается в сравнении с «принципами нашей веры, нашего православного учения»[8]. Таким образом, собственно вопросам о том, в чем именно сектантство не сходится с православием и в чем конкретно сектанты не правы, должно быть посвящено только четверть внимания исследователя. Очень печально, что несмотря на существование таких, вполне аутентичных для отечественной исследовательской традиции, удачных примеров построения научного знания в данной области, в современном российском сектоведении исключительное внимание уделяется зачастую именно последней задаче.

Здесь же, в рамках процесса выстраивания двух исследовательских задач новой науки Фетисов выдвигает требование, которое вполне логично следует из предложенного понимания сектантства и которое, как ни странно, будет выполняться и позднее в советской науке. Это требование исследовать только русское сектантство: «…ей [науке сектоведения – Р.С.] дано для научных изысканий и опытов – сектантство в русском народе, сектантство русское»[9].  Чтобы совсем точно выразить смысл этого требования, нужно сказать, что имеются ввиду не только исконно русские секты, но и секты, имеющие западное происхождение, но обязательно функционирующие на территории России или СССР.

И сегодня определенный интерес может представлять предложенная Н.Н. Фетисовым версия «изначальной» истории понятия «секта»: автор пытается проследить, откуда именно берутся связанные с этим термином негативные коннотации.

Итак, первоначальное значение слова «секта» у латинских классиков – направление мысли, образа действия и жизни, и как следствие, чуть позднее оно обозначает «следование учению какой-либо политической или философской партии»[10]. Только Вульгата начитает использовать термин в смысле следования за уклонившимся от общепринятых норм, уклонившимся от «нормального» учением и здесь оно используется, как пишет Фетисов, в качестве синонима греческому слову αἵρεσις. Именно в значении «горделивого усвоения личному, субъективному мнению абсолютной, объективной истины и стремления к самовозвышению и обособлению»[11] его использует Ириней Лионский. Что касается использования термина на русской почве, то автор указывает, что это с определенностью установить невозможно, но, скорее всего, пришел термин из Германии и в общем обозначал «ересь», «оставаясь в подробностях своего содержания совсем неопределенным. От этого слово «секта» прилагалось и прилагается у нас к расколу»[12].

Тем не менее, характерной чертой в использовании термина «секта» в научной литературе до 1917 года было стремление избавиться от негативного содержания. Так, большинство исследователей возводят понятие к латинскому слову «sequor» – следовать, устремляться за, подражать[13], а не к «seco» – рассекать, разделять[14].

Собственно вопрос о нейтральности термина «секта» подвигает нас к рассмотрению истории его определений. Здесь наблюдается следующая картина: и дореволюционые, и советские авторы дают схожие определения. Обратимся к примерам:

1. Дородницын А., 1902 год: общество, отделенное от господствующей церкви, т.к. оно не нашло осуществленными в ней идеалы своего спасения и святости[15].
2. Грацианский Д., 1904 год: общество, отделившееся во имя неправильного понимания ее религиозно-нравственной жизни[16].
3. Айвазов И.Г., 1909 год: организованное и тесно сплоченное общество людей, отпавших от господствующей церкви по коренному религиозному разномыслию с ней, но согласных друг с другом в вопросах веры[17].
4. Плотников К., 1910 год: группа людей, отделившихся от единства православной церкви и живущих отдельной самостоятельной жизнью в замкнутой среде своих религиозных идеалов[18].

Все эти определения объединяет попытка показать, что секта, во-первых, отделилась от «господствующей церкви»[19], что имплицитно содержит в себе деление «свой-чужой», «правильный-не правильный», а это в свою очередь тянет за собой негативные коннотации, пусть даже и не вполне осознанные, со словом «секта», о которых позднее будут писать советские исследователи[20]. Однако это деление вполне объяснимо тем, что эти определения даются в рамках богословской дисциплины, имеющей практическую и полемическую направленность, из которой в силу этого невозможно элиминировать апологетическую составляющую. Во-вторых, здесь указывается, что сектантская община является сплоченной и замкнутой, что вполне согласуется со вполне научным определением М. Вебера: «Секта же – это общество спасенных, стремящихся отделиться и отгородиться от внешнего мира»[21].

Советские определения немногочисленны и появляются достаточно поздно: исследования 1920-х, 1930-х и 1940-х годов обходятся как правило без строгого терминологического аппарата[22], и появляются они только в 1950-х годах. Любопытно, что формальную основу этих определений составляют те же две черты, которые были отмечены нами у дореволюционных исследователей: отделение от «господствующей церкви» и замкнутость общины:

1. Спутник атеиста, 1959 год: религиозное объединение верующих людей, которые отделились от господствующей или господствовавшей в прошлом церкви[23].
2. Краткий научно-атеистический словарь, 1969 год: общее название различных религиозных групп, обществ, возникающих и развивающихся внутри того или иного религиозного направления под влиянием противоречий классового общества[24].
3. Клибанов А.И., 1973 год, не дает стройного определения,  однако описывает ряд черт, по которым можно отличить секту: характерна исключительность, нетерпимость друг к другу, соперничество, страстная полемичность, самоутверждение путем отрицания всего, находящегося вне принятого круга мысли и деятельности; секта порождается борьбой с религиозными институтами господствующего класса; как тип социальной общности религиозная секта противоположна церкви[25].
4. Карманный словарь атеиста, 1975 год, также не предлагает целостного определения: возникает как оппозиционное течение по отношению к тем или иным религиозным направлениям; может выступать в качестве организации, являющейся выразителем протеста социальных групп, недовольных своим положением в классовом антагонистическом обществе; для сект характерна претензия на исключительность своей роли, доктрины, идейных принципов; с последним связана тенденция к изоляции, настроение избранничества, резко выражено стремление к духовному перерождению ее членов, признаком которого считается строгое соблюдение определенного нравственного кодекса и ритуальных предписаний; что может приводить к крайнему фанатизму и экстремизму[26].

Приведенные определения, конечно, нельзя назвать точными копиями дореволюционных, однако обе перечисленные ранее черты в них налицо. Меняется здесь две вещи. Во-первых, исследование сектантства переходит из домена богословия в домен социальных наук и явно приобретает социально-политическую направленность. Благодаря этому, во-вторых, меняется понимание сущности самого сектантского движения, основу которого закладывают работы В.И. Ленина и В.Д. Бонч-Бруевича, написанные еще в конце XIX — начале ХХ века.

Отдельной работы, посвященной вопросам сектантства у Ленина, конечно, нет, но касается он этой темы в нескольких статьях: «Задачи русских социал-демократов»[27] 1897 года, «Проект программы нашей партии»[28] 1899 года, «Внутреннее обозрение»[29] 1901 года и «Что делать?»[30] 1902 года.

Собственно, отношение Ленина к сектантству, которое было принято в дальнейшем как часть базисного отношения любого советского исследователя[31], выражено в двух предложениях: «Известен факт роста в крестьянской среде сектантства и рационализма, – а выступление политического протеста под религиозной оболочкой есть явление, свойственное всем народам на известной стадии из развития, а не одной России»[32] и также «рабочая партия не может, не нарушая основных заветов марксизма и не совершая громадной политической ошибки, пройти мимо тех революционных элементов, которые есть и в крестьянстве, не оказать поддержки этим элементам»[33]. Здесь Ленин высказывает две идеи, что сектантство представляет собой один из видов классовой борьбы против угнетателей и что партия большевиков не может не использовать этот ресурс в своих целях. Эти слова Ленина показывают, с какой стороны и почему «секты» могли считаться положительным явлением в СССР.

Однако здесь всегда необходимо помнить, что изучение сектантства в Советском Союзе естественным образом всегда лежало в русле борьбы против религии или как ее называли – антирелигиозной пропаганды. С этой стороны Ленин также высказывает несколько тезисов: «По отношению к партии социалистического пролетариата религия не есть частное дело. Партия наша есть союз сознательных, передовых борцов за освобождение рабочего класса. Такой союз не может и не должен безразлично относиться к бессознательности, темноте или мракобесничеству в виде религиозных верований», – кроме того: «Разъяснение нашей программы необходимо включает поэтому и разъяснение истинных исторических и экономических корней религиозного тумана. Наша пропаганда необходимо включает и пропаганду атеизма»[34]. Из этих слов вполне очевидно, что сектантство не может восприниматься положительно ни в каком виде.

Принимая во внимание предыдущий пассаж, мы приходим к выводу, что, во-первых, еще В.И. Ленин очевидно формирует двойственное отношение в сектантству – одновременно и позитивное, и негативное, – которое будет практически общим местом для советских исследователей, а во-вторых, что исследование сектантства всегда должно быть сопряжено с определенной и весьма жесткой идеологической установкой.

В работах же В.Д. Бонч-Бруевича выстраивается собственно исследовательская база для изучения сект, при том, что идеологический фон в них совпадает с очерченным Лениным. Так, в статье 1903 года «Раскол и сектантство в России», которая первоначально представляла собой его доклад на втором съезде Российской социал-демократической партии, Бонч-Бруевич критикует как сектоведческую терминологию, так и подход к систематизации сектантства. Он показывает, что нельзя смешивать старообрядчество и сектантство, поскольку это явления разного порядка. Противоположная точка зрения была господствующей в среде дореволюционных исследователей. Кроме того, Бонч-Бруевич выступает против деления сектантства на мистическое и рационалистическое, поскольку это деление «всецело заимствовано из полемической, апологетической и обличительной литературы церковных писателей»[35], предлагая альтернативную классификацию, которая делит секты на «свободомыслящие» и «евангелические». Здесь же автор вводит два критерия для исследования сект: «…во-первых, всякое душевное состояние человека или группы людей можно и должно объяснять теми или иными общественно-психологическими причинами, а отнюдь не следовать за сектантами в их апелляции к «святому духу». Во-вторых, такое частное явление в жизни той или иной секты может быть рассматриваемо только как один из характерных признаков общины, а не как базис ее существования»[36]. Абсолютное большинство советских авторов будет неукоснительно следовать первой рекомендации.

Здесь мы вплотную подошли к вопросу о периодизации исследований сектантства в СССР. Первым – подготовительным периодом можно считать время до 1917 года, когда в общих чертах и сформировалась марксистско-ленинская интерпретация, суть которой мы только что изложили.

Второй период длится с 1917 по 1926 годы – с Октябрьской революции до принятия тезисов «Сектантство и антирелигиозная пропаганда» партийным совещанием по антирелигиозной пропаганде при ЦК ВКП(б) 27-30 апреля 1926 года. Сам период можно назвать вторым подготовительным или подготовительно-практическим, когда намеленные Лениным и Бонч-Бруевичем принципы разрабатываться более детально, а исследователи начинают писать работы, руководствуясь этими принципами. Итогом этой формализации и являются указанные тезисы. Наиболее выдающиеся авторы: В.Д. Бонч-Бруевич[37], П.А. Красиков[38], А.Т. Лукачевский[39], Ф.М. Путинцев[40].

Описываемый период характеризуется достаточно близким сотрудничеством исследователей и представителей партийного аппарата (все перечисленные авторы фактически участвовали в разработке указываемых ниже документов), результатом которого явился целый ряд постановлений ЦК РКП(б)/ВКП(б): «Постановка антирелигиозной пропаганды» – из доклада Ем. Ярославского Пленуму ЦК РКП(б) по вопросу о нарушении Программы партии в области религиозной и правильной постановки антирелигиозной пропаганды (9 августа 1921 года), «О постановке антирелигиозной пропаганды» – из Постановления ЦК РКП(б) от 8 февраля 1922 года, «О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды» – из резолюции XII съезда РКП(б) 17-25 апреля 1923 года, тезисы, принятые на Антирелигиозном совещании при ЦК ВКП(б) 27-30 апреля 1926 года.

Весьма примечательно, что официальные документы выдвигают вполне адекватные требования и практические рекомендации для исследователей и пропагандистов: здесь и «необходимость избегать всякого оскорбления чувств верующих», и требования «избегать узкого направления агитации, направленной иногда против представителей одного какого-нибудь культа», а также «избегать всего, что давало бы повод какой-нибудь отдельной национальности думать, а нашим врагам говорить, что мы преследуем людей за их веру»[41] и т.д. Наиболее интересным документом здесь, конечно же, являются «Тезисы», формулировал которые в большей части Ф.М. Путинцев.

Прежде всего, в «Тезисах» содержится анализ причин количественного роста некоторых сектантских общин в 1920-х годах, который осуществлялся с применением достаточно продуманной методологии. Как об этом пишет А.И. Клибанов, во-первых, причины роста сектантства рассматривались в конкретно-исторической обстановке как периода военного коммунизма, так и в период НЭПа. Во-вторых, они рассматривались применительно к условиям, отличавшим один экономическо-географический район страны от другого. В-третьих, изучение причин роста сектантства велось исходя из социальной структуры советской деревни[42].

Здесь же перечислялись и осуждались «две вредных тенденции», возникающие в среде антирелигиозных работников. Первая заключается в том, что все сектантство объявляется прогрессивным и революционным и тем самым затушевываются факты классовой борьбы в сектах. Вторая заключается в «огульном поголовном зачислении сектантства в контрреволюционные кулацкие движения»[43], что может оттолкнуть сектантов от советской власти.

Таким образом, во второй период создается целостное руководство по исследованию сект, которое уже проводилось в третий период с 1926 по конец 1930-х годов. Все тот же Ф.М. Путинцев составляет практическое пособие по проведению опросов среди сектантов[44], и в это время наблюдается рост числа монографических полевых исследований конкретных религиозных сект, которые велись время от времени с применением социологических методов анкетирования или интервью[45]. Также значимыми являются монографии и статьи, изданные в рамках работы специального семинара по изучению истории и современного состояния религиозных сект, руководство которым осуществлялось профессором Н.М. Маториным[46].

Наряду с трудами, которые хотя бы отчасти можно назвать научными, в рассматриваемый период получили широкое распространение работы явного обвинительного идеологического характера. Количество этих работ весьма велико, а названия их говорят сами за себя: «Изуверы», «По очагам сектантского мракобесия» или «Волки в овечьей шкуре или классовое лицо сектанта»[47]. Эту же группу пополняют труды политической направленности, раскрывающие тактику сектантского движения «вообще»[48]. Благодаря количеству работ такого толка исследование сектантства приобретает ярко выраженный идеологический характер, находясь под сильным влиянием «второй вредной тенденции». Именно в этот период общим местом стало утверждение, что любая сектантская община управляется кулаками или контрреволюционными элементами на службе Запада, что сектантство само по себе – это мелкобуржуазное движение и что рядовые члены общины этого просто не знают, а советские исследователи открывают им на эти факты глаза.

На наш взгляд, очень неплохо эту направленность иллюстрирует возникшая в 1930-е годы полемика вокруг термина «секта» и подходов к систематизации различных сектантских течений. С одной стороны, существует мнение Ф.М. Путинцева, в котором он отвергает не только «поповские способы систематизации» сектантских учений: восточное-западное, рационалистическое-мистическое, обрядовое-безобрядовое как апологетические и защитительные для церкви и «церковно-крепостнического порядка», но и «либерально-буржуазные» и «народнические мелкобуржуазные» взгляды на сектантство, поскольку в них «сектантство рассматривается с точки зрения какой-то отвлечённой, вне времени и пространства существующей современности, где «культура», «прогресс» и «нравственность» принадлежат и строятся неизвестно как, кем и где»[49]. Отвергается также и само понятие «секта», ведь «свой прежний смысл, характер и значение как сами сектанты, так и слово «секты» потеряли. Поэтому мы были бы за упразднение слова «секты», если бы можно было чем-нибудь это слово заменить. Если мы употребляем слово «секты», то лишь как общеупотребительный и технический термин, не вкладывая в это слово никакого иногда смысла, кроме как: «такие-то церкви», «такие-то религиозные организации»[50]. Эти слова Путинцева вполне ясно объясняют, почему в исследованиях сектантства 1920-1940-х годов нет определений исследуемого феномена.

Очевидно, что Путинцев, применяя классовый подход в классификации, совершенно элиминировал догматический и обрядовый критерии, что привело к выхолащиванию из понятия «секта» собственно религиозного содержания, а систематизация стала основываться только на социальном критерии, в результате чего все сектантство распадалось на 3 группы: городскую и деревенскую буржуазию (нэпманов и кулаков), середняков и бедняков. Такой подход можно назвать религиоведческим очень условно.

С другой стороны, существует мнение В.Д. Бонч-Бруевича, Н.М. Никольского или А.Т. Лукачевского, в котором религиозное содержание не выхолащивается, поскольку у них классовая градация проводится внутри каждой секты в отдельности. Такой подход в большей степени заслуживает названия «исследовательского», однако в рамках рассматриваемого периода он встречается очень редко. Тем не менее, термин «секта» в этот период никоим образом нельзя назвать нейтральным: он остается негативно описательным и оценочным.

В целом второй и третий периоды не характеризуются положительно с исследовательской точки зрения даже советскими авторами. Так, Клибанов пишет: «Работы исследователей данного периода не отличаются «академизмом» и иногда «грешат» прямолинейностью, написаны не без жесткости суждений и резкости языка»[51]. Ему вторит Маторин: «Монографическое изучение отдельных сект у нас в СССР еще только начинается. Многие секты совершенно не были затронуты ни старой наукой, ни советскими антирелигиозниками»[52].

Четвертый период охватывает время с начала 1940-х годов по середину 1950-х: оно характеризуется уменьшением масштаба или даже свертыванием антирелигиозной работы и как следствие – резким уменьшением внимания исследователей к религиозной теме в целом и к теме сектантства в частности.

Пятый период[53] простирается с середины 1950-х по середину 1970-х годов и является наиболее продуктивным прежде всего в количественном отношении. Так, по словам А.И. Клибанова, с 1917 по 1966 год он насчитал всего около 380 публикаций о религиозном сектантстве, из них около двухсот работ изданы после 1955 года[54]. В качественном же отношении сохраняется примерно та же динамика, что наблюдалась в 1930-е годы: абсолютное большинство изданий пишется в идеологическом ключе, и их основная тематика направлена на раскрытие «реакционной сущности»[55] той или иной секты, таким образом, само понятие и в этот период имеет ярко выраженные негативные коннотации[56]. Начало этого периода, естественно, связано с выходом 7 июля 1954 года Постановления ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах её улучшения».

Тем не менее, в это время создаются и собственно исследовательские работы. Во-первых, продолжается линия как проведения исторических исследований[57], так и конкретно-социологических. Они проводились в 1959 в Тамбовской, в 1960 – в Липецкой и Воронежской, в 1961 – в Рязанской областях[58].

Очень важным изменением в исследованиях сектантства этого периода является попытка обобщения накопленного методического опыта и постановка методологической проблематики в исследованиях. В отличие от периода 1920-х годов методические вопросы теперь не рассматриваются совместно с партийным аппаратом, вообще вопросы антирелигиозной пропаганды потеряли ту остроту, с которой они стояли ранее, что придало, с нашей точки зрения, большую свободу постановке именно исследовательских вопросов. В принципе, можно сказать, что именно в это время советская исследовательская парадигма начинает институциализироваться. Особенно выделяется в этом смысле книга «Конкретные исследования современных религиозных верований» 1967 года.

Методологическим вопросам в работе посвящена статья Л.Н. Митрохина[59], в которой он, естественно, пишет, что изучение должно вестись на основе марксистко-ленинской методологии, поскольку только она ведет «к получению достоверных знаний, к выявлению объективного содержания из эмпирического материала»[60]. Тем не менее, уже в этой статье Митрохин отделяет марксизм как идеологическую установку от марксизма как методологического принципа. Прежде всего, это выражено в мысли, что «религия не есть просто заблуждение ума, не есть некоторое «неправильное» представление о тех или иных законах природы и общества. Это мировоззрение, отражающее, воплощающее определенное отношение человека к обществу, определенное понимание своего места в нем»[61]. Во-вторых, когда марксист говорит о религии, «речь идет о понимании самой религии как социального явления, о прослеживании внутренней связи конкретных религиозных идей и отношений с теми светскими отношениями и порожденными ими взглядами, которые характерны для верующего и «обращающегося» в веру человека»[62].

В еще большей степени марксистскую методологию отдельно от идеологии Л.Н. Митрохин использует в рамках шестого периода советского исследования сектантства с середины 1970-х по 1991 годы. Особенность этого этапа состоит в появлении работ, анализирующих сравнительно новые, особенно для советского контекста, феномены. Сегодня мы их знаем под именем новых религиозных движений (НРД). С возникновением этой темы в советской науке возникли проблемы с терминологическим аппаратом и как следствие – определением новых феноменов. Как показывает Митрохин, в советских работах наиболее употребительными терминами были «секта» или «нетрадиционые (внеконфессиональные) религии»[63]. Очевидно, что термин «секта» совершенно не подходит для описания НРД, поскольку исторически и в определениях дореволюционных, и определениях советский исследователей «секта» – это организация, отколовшаяся от «господствующей». Приведенные нами выше определения красноречиво об этом говорят. Ни Церковь Иисуса Христа святых последних дней (мормоны), ни Свидетели Иеговы, ни Церковь сайентологии не откалывались от главной, а изначально возникли в таком виде. Следовательно, те, кто сегодня называет эти организации «сектами», находятся вне традиции понимания этого термина в России/Советском союзе. Тем не менее, применение термина к новым религиозным движениям получило распространение и существует до сих пор, что является весьма печальным фактом. Можно даже сказать, что такой подход поощрялся, результатом чего являлась книга, например, Привалова К.  «Секты: досье страха»[64].

Собственно, применяя марксистскую методологию, Митрохин, прежде всего, указывает на необходимость анализа «специфических социальных отношений, структур государственно-монополистического общества и характерного для него идейно-духовного климата»[65], благодаря которым НРД и возникли. В результате анализа Митрохин приходит к выводу, что НРД в Соединенных штатах функционируют прежде всего как выражение протеста и разочарования поколения «детей» в существующем социальном порядке. Этим объясняется и достаточно молодой возраст, и обращение к восточным религиям (а не к христианству как религии «отцов») последователей этих движений[66]. Очевидно, что такой анализ вполне вписывается в наблюдаемую картину, более того, как нам кажется, такой тип анализа вполне мог бы стать основой бля формирования целого исследовательского направления или школы. Очень жаль, что огромное количество исследователей, воспитанных именно на таком подходе не смогли отделить методологию от идеологии и не смогли продолжить исследования в таком ключе после 1991 года.

Таким образом, бегло рассмотрев историю изучения сектантства в СССР, мы пришли к следующим выводам. Во-первых, советская исследовательская традиция не возникала на пустом месте, а является «диалектическим» – в том смысле, что строится одновременно на продолжении и на отрицании – продолжением дореволюционной «сектоведческой» традиции. Это особенно очевидно на примере определений понятия «секта». Во-вторых, сама советская традиция зиждется на двойственном – заложенном еще В.И. Лениным – понимании сектантства как примера классовой борьбы (и потому положительного) и при этом примера религиозного (и потому отрицательного). Это отрицательное отношение выражалось в специфической идеологической и политической позиции в отношении сектантства, причем ее выражение чаще всего имело приоритет перед исследованием, что в свою очередь мешало становлению собственно советского научного подхода к рассмотрению сект. Он начал формироваться только в 1960-е годы. Наконец, в-третьих, понятие «секта» и для дореволюционных, и для советских исследователей имеет негативный смысл: для одних в догматическом плане, для других в идеологическом. Столь долгая история негативного понимания термина делает очень сложным восприятие его сегодня в качестве нейтрального.