В предисловии к коллективной монографии по истории отечественного религиоведения[1] ее редактор и составитель К.М. Антонов сообщает: «современное состояние отечественного религиоведения таково, что метарелигиоведение, т.е. изучение истории и социологии нашей науки, имеет для нас критическое значение»[2]. И далее: «Речь идет о том, сможет ли современное российское религиоведческое сообщество оформиться как поле свободной рациональной полемики конкурирующих направлений научной мысли, в поле зрения которых находится вся история мировой и отечественной науки о религии? <…> Именно в этом контексте обращение к изучению советского этапа в истории отечественной науки о религии представляется особенно настоятельным»[3]. Отстраняясь от анализа полемических заострений в тексте, мы видим, как сугубо академическая проблема на глазах приобретает метаисторическую значимость: от понимания истории религиоведения в России советского периода, зависит в конечном счете, по мысли К.М. Антонова, перспективы российского религиоведческого сообщества в целом.
Сообщение, прочитанное на семинаре по истории отечественного религиоведения, прошедшем 30 января 2015 года в МГИМО.
Анализируя далее три возможных подхода к советскому периоду истории российского религиоведения[4], К.М. Антонов вполне корректно призывает к «методологической деперсонализации и деэтизации»[5], после чего неожиданно формулирует задачу в этическом ключе: «отвлечься от вопросов личной этики, вины и ответственности тех или иных конкретных лиц и обратить внимание на этические аспекты научного дискурса как такового, на общую этику отношения к предмету исследования, к исследовательской традиции, этический стандарт внутрикорпоративных отношений»[6].
Глава К.М. Антонова «Этос отечественного религиоведения 1920–1980-х годов»[7], опубликованная в той же монографии[8], продолжает затронутую в предисловии этическую тематику. В самом общем виде представляется необходимым выделить следующие опорные точки текста:
- автор предполагает, что «своеобразие советского религиоведения лежит не в области идей и доктрин, а именно в области его специфического этоса»[9], понимаемого в комплексном смысле в русле теорий М. Вебера, Р. Мертона, К.-О. Апеля[10];
- в качестве особенности религиоведения и гуманитарной науки в целом автор выделяет «тот факт, что ученый вступает здесь в отношения не только с явлением культуры, являющимся предметом его познавательного интереса, но и с людьми – носителями этого явления. Его исследования не являются безразличными для их личной судьбы, и это отношение может создавать определенные нравственные коллизии»[11];
- в контексте пафоса освобождения от религии, свойственного советской науке, «достоверное знание о религии предстает не как самостоятельная, но как инструментальная ценность, причем эта инструментальность окрашена общим негативным отношением к предмету исследования: целью получения знания о религии как препятствия на пути к свободе является критика религии в перспективе ее конечного изживания»[12], «негативное жизненное отношение к религии становится неотъемлемой предпосылкой ее научного изучения»[13];
- в советское время «передача знаний о религии была неразрывно связана с атеистической пропагандой, которую сами ученые в большинстве своем рассматривали как свой гражданский долг»[14];
- таким образом, для автора советское религиоведение предстает как «экстремальная наука в том смысле, что здесь мы имеем дело не с частными отклонениями от нормального этоса, а с систематической и целенаправленной деформацией самой системы нравственных норм для эпохи 1920–30-х гг. и закреплении этой системы искаженных норм на уровне само собой разумеющихся предпосылок всякой научной работы – в период 1950–70-х годов»[15].
Вызывает некоторое недоумение ряд моментов, насколько нам известно, никак не проясняемых автором: во-первых, в главе, как и в других доступных нам исследованиях К.М. Антонова, отсутствуют какие бы то ни было конкретные архивные данные, подтверждающие связь советского религиоведения с непосредственными гонениями на религию ряд периодов советской истории[16]. Таким образом, мы имеем дело, скорее, с презумпцией виновности советского религиоведения за собственное атеистическое наследие.
Второе: совершенно неясно, как конкретно негативное отношение к религии сказалось на содержательных результатах научных исследований советского времени. Позволю себе привести ряд аналогий: влияет ли негативное отношение к криминалитету на результаты его социологического исследования? Влияет ли негативное отношение к болезни на результаты ее медицинского исследования? Влияет ли негативное отношение к ненормативной лексике на ее лингвистическое (филологическое) изучение? На мой взгляд, нет. Тогда почему негативное отношение к религии должно содержательно влиять на ее изучение?
В разное время представители различных частногуманитарных областей знания выступали с совершенно различными – в том числе, аксиологически негативными, позициями по поводу своего предмета исследований. В каком-то смысле негативное отношение к предмету исследований мало чем отличается от позитивного отношения. Так, появившиеся недавно концепции т.н. «постсекулярного мира» неразрывно связаны с христианской теологией в целом (явно позитивно оценивающие религию), и вне ее контекста нефункциональны. Но ненаучны ли они? Другой пример – должны ли мы отказывать в научной значимости концепциям религии Р. Докинза и Р. Деннета на том основании, что они атеисты.
Декларируемое стремление к деэтизации советского проекта научного изучения религии оборачивается в подвергнутом анализу материале в свою полную противоположность. Объявленная деформация «самой системы нравственных норм»[17], по мысли автора, «негативно сказалась не только на моральном климате научного сообщества, но и на его собственно познавательных достижениях. Ее последствия ощущаются по сей день»[18]. К сожалению, не указано, по сравнению с каким нормативом советский этос представляет собой деформацию; не объясняется, по какой причине мы принимаем (если, конечно, принимаем) научные достижения исследователей религии, скажем, Нового времени, вполне антиклерикальные по направленности, и подвергаем критике научные же достижения советских «воинствующих безбожников».
В целом, продемонстрированный этический подход к рассмотрению истории науки в данном случае, на наш взгляд, следует признать неудавшимся – в том смысле, что по результатам обсуждения он, скорее, способен в очередной раз разделить религиоведческое сообщество на критиков советского религиоведения и его же апологетов. Будет ли такое разделение продуктивным?
Хотя автор и делает многократные отступления на тему глубокого уважения к фигурантам советской истории религиоведческой мысли, но в силу радикальных этических выводов эти отступления воспринимаются не вполне корректными. Возможно, нам стоит перестать оценивать собственную научную историю в духе «десоветизации», и больше внимания уделять пониманию деятельности советских религиоведов в контексте ценностей советской эпохи, фундаментально разделяя в их деятельности не только личный (как человек) и профессионально-научный (как ученый) аспекты, но и политический (как советский, партийный, выполняющий определенный социальный и / или государственный заказ), во многом выполнявший маскировочную роль по отношению к реальным содержаниям научных исследований.
[1] «Наука о религии», «научный атеизм», «религиоведение»: актуальные проблемы научного изучения религии в России ХХ – начала XXI в. / Сост., общ. ред.: К.М. Антонов. М.: 2014.
[2] Антонов К.М. Предисловие. Основные проблемы изучения истории религиоведения советского времени // «Наука о религии», «научный атеизм», «религиоведение»: актуальные проблемы научного изучения религии в России ХХ – начала XXI в., с. 6.
[3] Там же.
[4] Там же, с. 9–16.
[5] Там же, с. 18.
[6] Там же.
[7] В разных видах статья этот материал воспроизводится К.М. Антоновым в нескольких работах, мы анализируем именно эту статью в качестве хронологически последнего на момент написания настоящего доклада текста.
[8] Антонов К.М. Этос отечественного религиоведения 1920–1980-х годов // «Наука о религии», «научный атеизм», «религиоведение»: актуальные проблемы научного изучения религии в России ХХ – начала XXI в., с. 59–78.
[9] Там же, с. 60.
[10] Там же, с. 61.
[11] Там же, с. 63.
[12] Там же, с. 64.
[13] Там же, с. 65.
[14] Там же, с. 73.
[15] Там же, с. 78.
[16] О чем, кстати, автор заранее предупреждает читателя: «Автор отдает себе отчет в том, что, поднимая эту тему, подставляет себя под серьезную и обоснованную критику. В частности, практически неучтенным остался огромный пласт архивных материалов, изучение которых в связи с данной темой, разумеется, необходимо» (Там же, с. 59).
[17] Там же, с. 78.
[18] Там же.