На страницах портала «Религиозная жизнь» не так давно была опубликована статья Р.Н. Лункина «Гражданская религия в России: основные стереотипы в свете социологических исследований». Изучение общественных процессов с позиций религиоведения в современной России является весьма интересным и перспективным направлением научных разработок, противоречия, воникающие в существующих объяснительных парадигмах политологии, социологии, экономики могут быть преодолены в рамках междисциплинарного подхода, в том числе, религиоведческого.
В этой связи хотелось бы обратить внимание на некоторые ключевые положения подхода к явлению гражданской религии, определяемой Р.Н. Лункиным как «сумма массовых представлений общества, каким-либо образом касающихся религиозной сферы». Такое определение представляется чересчур широким и не вполне отражающим теоретическую силу. Можно ли говорить о гражданской религии там, где нет главного субъекта – гражданина? Ведь институт гражданства, связанных с ним гражданских прав и специфического положения человека в обществе появляется далеко не сразу, однако существует религия, существует государство и, соответственно, есть разнообразие мировоззренческих построений различной степени определенности, объясняющие место данных явлений в жизни человека. Можно ли называть эти представления «гражданской религией»? Представляется, что нет. Кроме того, применима ли данная исследовательская категория к тому обществу, где еще не возник «человек массы» (в понимании Х. Ортега-и-Гассета)? Также думается, что ответ на этот вопрос будет отрицательным.
Далее Р.Н. Лункин выделяет четыре подхода в изучении гражданской религии (религия как набор идей, символов и ритуалов, культ государства и избранности, альтернативный вариант традиционных верований, интеллектуальная конструкция идеального типа) и приходит к выводу о том, что «российский феномен гражданской религии можно рассматривать с точки зрения всех этих подходов». Как представляется, удачным будет подход, предполагающий рассмотрение разнообразия отношений граждан и государства с позиции описательного и объяснительного инструментария, находящегося в распоряжении религиоведения. Так, например, описание ряда явлений общественной жизни (таких, как государственные праздники) адекватно производить и объяснять с точки зрения исследования ритуалов и их функций, интересно будет проследить их преемственность во времени, региональные особенности и влияние на их осуществление собственно конфессионального фактора. В таком аспекте гражданская религия может быть описана как род нормативной системы, порождаемой восприятием относительной позиции гражданина и государства в длящемся времени и пространстве, объясняющей данную позицию влиянием надвременных и надпространственных сил (их с достаточной степенью условности можно определить как трансцендентные силы). С точки зрения такого подхода, существующие в массовом сознании представления о конфессиональных практиках и догматах возможно исследовать лишь в той степени, насколько эти представления соотносятся с проблемами отношения граждан и государства. Кроме того, такой подход может сгладить противоречие между «гражданами-обывателями» и «верующими-посвященными» в понимании ими религии, уравнивая их субъектные статусы.
Ставя вопрос о массовом религиозном сознании, Р.Н. Лункин полагает, что «сложность исследования массового религиозного сознания заключается в том, что православность часто является просто способом самоидентификации, а не реального исповедания какой-либо веры, и следствия из этой декларативно провозглашенной веры могут быть самыми неожиданными». Сложность, скорее, заключается в аморфности самого понятия «массовое религиозное сознание»: соотносится ли оно с массовым сознанием как род и вид или как общее и частное? Если говорить о наличии массового религиозного сознания, корректно ли вводить концепт массового атеистического сознания и будут ли эти концепты выступать как противоположности? Важно отметить, что формирование исследовательской установки по поводу такого отношения является ключевым.
Описывая результаты социологических исследований, автор статьи говорит, что «в массовых опросах ответы респондентов о месте и роли разных религий зеркально отображает стереотипы, созданные СМИ и представителями РПЦ» и, через несколько абзацев, утверждает, что «восприятие инаковерующих в России является довольно архаичным», далее последовательно приводя сведения о нетерпимости времен Сталина, Петра I и Иосифа Волоцкого. Можно ли адекватно сравнивать нетерпимость к нестяжателям, раскольникам и сектантам с нетерпимостью по отношению к представителям инаковерующих сегодня – ведь эти данные были получены с использованием различного инструментария? Можно предположить, что само по себе создание представителями РПЦ и СМИ современных стереотипов базируется на том, что означенные субъекты некритично транслируют устоявшиеся оценки (в нашем случае — устоявшиеся со времен 1930-50-х гг., когда гонениям подвергались, в том числе, представители «традиционных» конфессий), а «массовый человек», наделяя эти источники рангом авторитетных, некритично усваивает их. В этом случае наиболее рельефно проявляется близость «гражданской» и «традиционной» религии – угроза со стороны целостности веры автоматически уравнивается с угрозой целостности государства.
Параллели между «гражданской» и «традиционной» религией проявляются также в приводимом автором суждении о том, что агрессивные выпады со стороны иерархов в сторону политической оппозиции не находят массовой поддержки со стороны епархий: этот феномен можно объяснить с той позиции, что невыражение поддержки по факту не повлечет за собой серьезных санкций, а проявление инициативы может быть воспринято как желание выслужиться (как со стороны прихода, так и со стороны вышестоящих иерархов).
Интересным является следующий результат исследования: «как в столицах, так и в регионах уже сформировался слой социально активной интеллигенции, которая является костяком активных приходов, мировоззрение этого слоя — демократическое». Можно ли говорить, что данный слой оказывает существенное влияние на формирование массового представления об условном «православном человеке» или политические активисты, заимствующие конфессиональные символику и риторику этот образ формируют более эффективно?
Резюмируя, можно отметить, что тематика гражданской религии в современной России является чрезвычайно важной и актуальной, потому как на данном этапе порождает огромное количество вопросов. Интересно было бы исследовать представления верующих о гражданственности, о том, каковы должны быть отношения государства и гражданина, так как данные представления порой носят не менее «экзотический» характер, чем представления массового человека о современной ему сфере религиозного. Познание в данной сфере, как представляется, может быть осложнено тем, что, наследуя европейскую интеллектуальную традицию, так или иначе предполагающую критическое отношение к религии, в том числе, к гражданской, исследователь рискует натолкнуться на явное неодобрение, к чему следует быть готовым.