I
В своей вдумчивой и содержательной работе The Threshold of Religion Маретт делает предположение, что «индуктивное исследование идей и обычаев первобытных народов покажет, во-первых, что осознание фундаментального аспекта жизни и мира, который я условно назову «сверхъестественным» является настолько распространенным, что его можно считать типичным; а во-вторых, что такое осознание неразрывно связано с определенной группой жизненных реакций[1]».
Любой исследователь подобных идей и обычаев знает, насколько справедливо это предположение. Изучение конкретного обычая и связанных с ним идей, о которых мы здесь говорим, обнаруживает, что это «осознание сверхъестественного» вместе с «жизненными реакциями» неизменно присутствуют, по крайней мере, на ранних этапах истории. Это то, на что мы должны опираться в поисках теории происхождения священного танца. Абсолютно понятно, что определить его происхождение сложно, и автор хочет подчеркнуть, что этот поиск происходит в области спекуляций и теорий и максимально далек от догматизма. Тема священного танца, за исключением простого обряда, изучена столь незначительно, что во многом мы оказываемся на новой почве. Поэтому следует быть готовым к тому, что возможны ошибки.
То, что священный танец возник в доисторические времена, не вызывает сомнений; однако это означает, что нельзя привести никаких доказательств в поддержку какой-либо теории его происхождения; речь может идти только о вероятностях, а возможно, даже о возможностях. Тем не менее, несомненно, что, поскольку священный танец возник в то время, когда человек находился на весьма примитивной стадии развития культуры, причина, побудившая его танцевать, должна быть чем-то очень наивным и детским. С этим, надо полагать, согласятся все. Нет никакого сомнения в том, что одной из самых укоренившихся черт человеческой культуры является склонность к подражанию. Она более выражена у ребенка, чем у взрослого человека; но то, что верно для индивида, справедливо и для расы; чем менее культурен человек, тем больше он в ментальном отношении приближается к ребенку, так что чем дальше мы углубляемся в историю человечества, тем более выраженной и детской будет эта склонность к подражанию. Как напомнил нам Кроули[2], Аристотель утверждал, что танец подражателен и во всех своих формах он представляет собой художественную имитацию физических движений, выражающих эмоции или идеи. Правильно или нет, но мы считаем, что происхождение священного танца связано с этой склонностью человека к подражанию.
На анимистической стадии первым признаком наличия жизни в чем-либо было движение. Его причину не понимали и не пытались выяснить. Дерево, качающееся от ветра, двигалось и, следовательно, было живым. Но более или менее примитивному дикарю не было очевидно, что это движение было вызвано ветром. Он бы инстинктивно почувствовал, что перед ним находится нечто, чего он не понимает, и от того в движении была некая благоговейная тайна. То же самое касалось ручьев, рек и морей; они считались живыми, поскольку двигались. Со временем это представление видоизменилось: возникла вера в то, что дерево или ручей содержат жизнь благодаря обитающему в них духу, который вызывает движение, таким образом проявляя свое присутствие. Однако даже в этом случае дикарю было бы трудно различить эти два понятия на начальном этапе. Остается загадкой, применим ли этот ход «рассуждения» дикаря в отношении солнца, луны и, позднее, звезд на ранних стадиях того периода, когда он впервые начал воспринимать то, что его окружает. Ведь вполне вероятно, что он сначала смотрел вокруг и вниз, прежде чем поднял взгляд наверх. Во всяком случае, рано или поздно, он бы понял, что небесные тела тоже движутся, а значит, что они живые — одушевленные чем-либо или, что более вероятно, кем-либо. Таким образом, движение, по аналогии с человеком, представляющееся признаком жизни, стало первой связью между разумом дикаря и сверхъестественными силами[3].
Мы предполагаем, что происхождение священного танца было связано с желанием древнего человека подражать тому, что он считал признаком сверхъестественных сил. Это не был танец в общепринятом смысле слова, это было просто движение — будь то покачивание тела в подражание деревьям, или бег в подражание течению ручья или более бурные движения, имитирующие морские волны или озеро, взволнованное бурей. Врожденная склонность к ритмичным движениям вскоре бы проявила себя и таким образом возник бы примитивный танец в более привычном смысле. Но это был бы священный танец, поскольку он исполнялся в подражание некой сверхъестественной силе, смутной и изначально безличной; ее почитание с помощью подражательного танца означает религиозное намерение.
На это можно возразить, что ранний человек считал живыми или наделенными духом не только движущиеся объекты, но и, например, камни, к которым очень рано начали оказывать почтение, поскольку считали их обиталищами духов. Они не двигались, так что предложенная теория происхождения священного танца здесь терпит крах. Но если попытаться проникнуть в разум первобытного человека и заглянуть в его сознание, особенно учитывая аналогии с сознанием ребенка, которое во многом может служить иллюстрацией мышления незрелого дикаря, то можно убедиться, что почитание камней, каким бы ранним оно ни было, возникло позднее, чем почитание движущихся объектов. Причина этого проста: движущийся предмет привлекает внимание раньше, чем неподвижный. Такова природа вещей, как для дикаря, так и для ребенка. Как только движущиеся объекты начинают становиться обителями духов, их существование признается повсеместно и возникает естественное предположение, что они могут существовать и в других объектах. Мы говорим о том времени, когда на раннего человека производили впечатление те вещи, которые своим движением привлекали его внимание.
Ревиль говорит, что «танец был первым и главным средством, с помощью которого доисторическое человечество могло вступить в активное общение с божеством, которому поклонялось. Изначально идея заключалась в подражании размеренным движениям божества или, по крайней мере тем, которые считались таковыми. Впоследствии этот основополагающий мотив был забыт, и танец стал одной из многих религиозных форм, поддерживаемых традицией и привычкой, когда их дух исчез[4]».
Мы полностью согласны с этим, но возникает вопрос, не представляет ли это более позднюю стадию религии доисторического общества. Разве не существовал предшествующий этап, когда представление о сверхъестественных силах было менее конкретным? Что послужило причиной предположения, что бог совершает «размеренные движения»? И какова должна быть форма этих движений? Мистер Маретт в первом эссе из уже упомянутой работы приводит неопровержимые, на наш взгляд, аргументы в пользу существования в умственном и религиозном развитии человека стадии, когда он еще не мог осознавать ничего, кроме смутного ощущения сверхъестественного; когда он еще не связывал определенных духов или призраков с тем, что воспринимал как сверхъестественные явления; но чувство таинственности и, следовательно, благоговения перед этими явлениями наполняло его сердце. Этому также посвящено четвертое эссе «The Conception of Mana». Именно на этом этапе мы бы расположили происхождение священного танца, исполняемого в подражание движениям сверхъестественных сил неопределенного рода — неких неведомых, таинственных, а потому внушающих страх; но, вступив с ними в связь, человек в какой-то мере становится другом, что делает их более безопасными. «Говоря о сверхъестественном в любой форме, всегда следует помнить о двух вещах: во-первых, следует проявить к нему уважение; во-вторых, оно обладает силой[5]». Таким образом то, что говорит Ревиль, верно, но должно быть отнесено к более поздней стадии религиозного развития.
Краткого рассмотрения требует еще один аспект, связанный с происхождением священного танца. Многие примитивные народы объясняют происхождение своих священных танцев отсылками к животным, которые, как они утверждают, научили их танцевать; поэтому они имитируют в своих танцах движения этих животных. Так, например, у монумбо из Новой Гвинеи есть танцы кенгуру, собак и казуара[6]; у индейцев Карриера[7], гиляков (из Восточной Сибири), женщин Камчатки[8] и других народов встречаются медвежьи танцы. Поэтому можно утверждать, что священный танец возник именно таким образом. Помимо прочих аргументов, достаточно указать, что для древнего человека наблюдение за животными, вероятно, было настолько естественным явлением, что в нем не было ничего поразительного; в любом случае, в животных не было ничего сверхъестественного, таинственного или устрашающего своей неизвестностью. В таких условиях не было бы причин подражать их движениям, как это было в случае с теми таинственными силами, движения которых ранний человек не мог объяснить. Связь животных с богами и вера в происхождение от животных относятся к более поздним эпохам; такие представления требуют рефлексии на протяжении длительных периодов времени. Поэтому священный танец не мог возникнуть как подражание животным.
Предложенная теория о происхождении священного танца может быть принята или отклонена, но, несомненно, что его истоки связаны с какими-то сверхъестественными силами, что подтверждается верой многих примитивных народов в то, что их священные танцы были изначально дарованы им богами[9]. Древние греки также считали, что их священные танцы исполнялись в подражание богам и богиням. Некоторые считали, что танец Пирра был изобретен Диоскурами, по мнению других — Афиной. Также считалось, что Артемида, Дионис и сам Зевс показали людям пример танца. Примерами также могут служить Хатор у египтян и Баал-Маркод у финикийцев. Разве нельзя предположить, что все это отголоски того, что происходило в более примитивные времена?
II
Теперь мы подошли к рассмотрению целей священного танца.
В современном обществе танец стал настолько исключительно развлечением и удовольствием, что поначалу трудно осознать его значение для людей древности и для современных примитивных народов. Возможно, что танец всегда служил для упражнения и удовольствия[10]; но с самых ранних исторических времен — судя по широкому распространению среди всех известных рас первобытных народов, это, верно и для доисторических времен — данная цель всегда была подчинения прежде всего религиозным нуждам. Среди современных примитивных народов, правда, также можно найти немало примеров, когда танцы являются не более чем средством упражнения и развлечения; но в каждом случае исключение религиозного элемента обусловлено посторонним влиянием. Ярким примером этого является Полинезия.
«Полинезийский танец», — пишет Макмиллан Браун, — «продвинулся далеко по пути конвенционализма. Он утратил свою пантомимическую цель и религиозный смысл, что является следствием столкновения нескольких культур. В регионе, где так много примитивного, ничто, кроме столкновения различных религиозных систем не может объяснить отказ от обрядов и ритуалов и превращение танца в практически чисто светское искусство, призванное развлекать и радовать зрителей».
Этот же автор показывает, что сам характер танца доказывает его изначально религиозное значение, поскольку «он не похож на европейские танцы, где важна гармония “мелькающих ног”. Он полностью сосредоточен на позах, движениях рук и изгибах тела, как перед святыней. В основном задействована верхняя часть тела. Ноги участвуют в танце только для передвижения вперед или назад, как будто к алтарю или от него, либо для резких ударов в военном танце. Полинезийский танец чаще всего неподвижен[11]».
В то же время неправильно было бы считать, что все религиозные танцы носили исключительно статичный характер; ниже будут приведены примеры совершенно иного рода. Однако важно подчеркнуть, что все танцы изначально были религиозными и исполнялись для религиозных целей.
Конечно, часто случается, что в танце объединяются различные цели: религиозные и светские, религиозные и утилитарные, или же несколько религиозных целей совмещаются в одном танце; это мы увидим на примере иудейских традиций. Тем не менее, можно с уверенностью сказать, что во многих случаях танец продолжался час за часом не ради удовольствия, а потому что таким образом исполняется священный долг. Например, молодые дакота Северной Америки продолжали танцевать несколько дней не потому, что им это нравилось; не ради развлечения тиады до изнеможения танцевали в честь Диониса, пока не падали без сознания. Причины, побуждающие к таким действиям, кажутся нам нелепыми, но с точки зрения древних — они были серьезными и торжественными.
Именно этот серьезный аспект нашей темы требует особого внимания, ведь в наше время танец естественно воспринимается как просто развлечение. Некоторые из танцев и их целей, а также способов их исполнения среди первобытных народов кажутся настолько забавными, что заставили бы улыбнуться даже сфинкса, если бы он был на это способен. Но, хотя порой даже мы не можем сдержать смех, нам стоит помнить, что дикарю это не казалось веселым. Чтобы отдать танцу должное, мы должны попытаться проникнуть в сознание первобытного человека, понять его чувства и взглянуть на мир его глазами. Тогда станет ясно, что значил для него священный танец и почему он был настолько важен.
Значение священного танца как для первобытных культур, так и для самых развитых народов древности можно понять из целей, ради которых он исполнялся. Далее следует их краткое перечисление.
(а) Прежде всего, танец исполнялся для почтения сил, воспринимавшихся как сверхъестественные[12]. На доанимистической стадии эти силы были совершенно неопределенными, на анимистической стадии они превратились в духов — доброжелательных или злонамеренных, способных на благо и зло. Позже они стали богами и богинями. Почему танец стал средством почитания этих сверхъестественных, а позже и сверхчеловеческих сил объясняется следующими причинами. Предполагалось, что он считался актом подражания и, следовательно, лести высшим силам. Во-вторых, «отдавая себя» в присутствии силы или божества, человек делал что-то вроде подношения, будь то дар или акт самопожертвования; в любом случае, это было почитание высшей силы. Этот акт самопожертвования в честь духа или бога — интересное явление, в разных формах проявляющееся на протяжении всей истории религии. Со временем эта ранняя практика превратилась в самокастрацию и самоумерщвление, крайним проявлением стала любовь к мученичеству. Каким бы ни было при этом личное стремление, важно признать, что они считались угодными божеству и, следовательно, совершались с целью его почитания.
(b) С этим психологически связано еще одно назначение священного танца — «показать себя» перед высшей силой. Чтобы понять, насколько это реальный мотив, необходимо проникнуть в детское сознание. Схожесть мышления первобытного человека и ребенка уже упоминалась ранее и признается многими. Приведем два интересных примера, иллюстрирующих рассматриваемую тему. Автор ручается за истинность каждого из них. Маленькая девочка, не старше пяти лет, танцевала перед изображением Мадонны с Младенцем. После танца она повернулась к матери и спросила «как ты думаешь, Младенцу Иисусу понравилось, как я танцевала?». Трудно сказать, насколько главной целью было угодить «Младенцу Иисусу», а насколько совершенно естественным и невинным было желание «покрасоваться» перед ним. Вероятно, обе мотивации здесь были объединены. Второй случай более наглядный.
Мальчик лет трех прыгал в поле так высоко, как только мог, и однажды его отец услышал, как он говорил «смотри, бог, как высоко я могу прыгать!». Вряд ли можно найти более восхитительные и поучительные иллюстрации врожденного желания, присущего ребенку и незрелому человеку, показать себя перед теми, кого он считает выше себя. Поэтому можно утверждать, что одной из целей священного танца было желание «покрасоваться» перед сверхчеловеческой силой, или тем, что воспринималось как таковая.
(c) Далее, почтение, воздаваемое высшей силе посредством подражания, имело, по мнению первобытного человека, некоторые важные последствия, которые давали дополнительные основания для исполнения священного танца. Как и в имитационной магии, подражание чему-либо считалось способом воздействия на это, поэтому подражание сверхъестественной силе воспринималось как способ соединения с ней. Эта цель священного танца, однако, не могла быть присуща самой ранней стадии, поскольку она предполагает признание личности в сверхъестественной силе, что указывает на явный прогресс. Можно предположить, что, возможно, именно священный танец внес вклад в этот прогресс. В любом случае идея неопределенного слияния, достигаемого с помощью священного танца, кажется предвестником более развитой формы той же идеи, что единения можно достичь, представляя собой бога или богиню. Когда, например, мужчины и женщины, переодеваясь лошадьми, кошками, свиньями или зайцами, представляли собой Деметру и Персефону и танцевали в их честь, они верили, что в каком-то необъяснимом смысле соединяются с этими богинями. На ранней стадии с помощью имитации действий бога, например — танца, достигалось соединение с ним; на более поздней стадии тот же результат достигался путем подражания его сущности и танца в его облике. В основе этого лежит важный для философии первобытного человека принцип — «подобное рождает подобное». То есть, симпатическая магия, предполагающая, что «вещи воздействуют друг на друга на расстоянии через некую скрытую симпатию, передаваемую от одного к другому посредством чего-то вроде невидимого эфира, это не столь уж непохоже на объяснения современной науки, как объекты физически влияют друг на друга через, казалось бы, пустое пространство»[13].
Как известно, более выраженным и реалистичным средством единения являлось поедание плоти или питье крови олицетворяющей бога жертвы; принимая бога внутрь, человек отождествлялся с ним. Таким образом, в ходе развития религиозной мысли и практики существовали, восходя к материалистической шкале, три способа, с помощью которых считалось возможным достичь единения со сверхъестественной силой: имитация, олицетворение и акт, который приводит к отождествлению. Важно, что часто последние два ритуала (то есть обряды олицетворения и поглощения бога) сопровождались священным танцем как обязательным дополнением. Возможно, это просто следование принципу «двойной гарантии», но также возможно, что это пример сохранения самого раннего ритуала просто потому, что он был первым. Рассматривая идеи и практику примитивных народов, мы должны ожидать большой наивности; и если со временем появлялись новые способы единения с богом или богиней, то, в соответствии с тем, что мы знаем о раннем человеке, можно предположить, что он продолжал использовать новый метод наряду со старым, даже если тот уже не имел особого значения.
Теория, что одной из самых ранних целей священного танца было подражание действиям сверхъестественных сил и что это подражание считалось средством единения с этими существами, находит подтверждение в целях экстатического танца.
(d) Первобытный человек считал, что, танцуя до потери сознания, он не только воздавал почести божеству и приносил жертву, но и, прежде всего, делал свое тело подходящей временной обителью для своего бога. Он не задавался вопросом, как это происходило. Вероятно, самая ранняя идея, хотя и не высказанная, заключалась в том, что, почитая бога таким образом, бог демонстрировал свое одобрение, соединяясь с танцующим поклонником. Широко распространенное в древности убеждение, что божество временами обитает в деревьях, камнях и тому подобное, вполне могло навести на мысль о возможности того, что то же самое происходит и с людьми; особенно с теми, кто более близок и посвящен божеству. Возник бы вопрос об инструментах, которые должны были быть использованы для достижения этой цели в отношении людей; и так как танец был самой ранней формой поклонения, он казался наиболее естественным средством. Танец продолжался, во время него исполнители ожидали какого-то внутреннего признака прихода божества; разумеется, ничего не происходило, пока длительный танец не вызывал сначала головокружение, затем полубессознательное состояние и, наконец, полуобморок, часто завершающийся полной потерей сознания. Легко понять, что первые признаки полубессознательного состояния воспринимались как приход божества и начало божественного воплощения. Учитывая веру в возможность божественного вселения в человека, последующий переход к вере в то, что бог использует своего поклонника в качестве посредника для передачи своей воли был естественным и легким. Естественным, так как вряд ли можно было предположить, что бог вселяется в человека без цели, а какая цель может быть более очевидна, чем донесение своей воли? Легким, потому что механизм для выражения воли, если его можно было так назвать, уже был готов. За этим, естественно, последовали и другие вещи; ведь если, с одной стороны, бог использовал тело своего поклонника как средство для оглашения своей воли, то, с другой стороны, поклонник мог использовать божественную силу, которой он был наделен, для других целей. Так, например, еврейский пророк, находясь в экстатическом состоянии, передает волю Яхве или дает прорицание, или жрец-бодо «дьявольский танцор» из Южной Индии, который использует божественную силу внутри себя для исцеления.
В любом случае важным является то, что посредством исполнения священного танца достигалось состояние, требуемое для достижения этих целей.
Экстатический танец будет подробно рассмотрен далее[14], поэтому сейчас нет необходимости говорить о нем подробнее.
(e) Другой целью священного танца была помощь росту урожая или прошение бога об этом. С этой точки зрения священный танец был актом имитативной магии. Например, многие народы верили, что высокие прыжки в танце способствуют высокому вырастанию кукурузы. Вероятно, как предполагает Фрэзер, именно с этой целью салии, жрецы древнеиталийского бога растительности, совершали высокие прыжки в танце. Как акт имитативной магии, священный танец у некоторых народов должен был помочь солнцу пройти свой путь. Например, в какой-то период времени, танец Ариадны, вероятно, был именно таким; а танец Лабиринт, вполне возможно, считался способом помочь звездам в их движении. Эти и многие другие примеры будут рассмотрены далее.
(f) Кроме того, известны случаи, когда целью священного танца было освящение жертвы для ритуала жертвоприношения, как, например, у арабов, исполняющих прецессионный танец вокруг верблюда, предназначенного для жертвоприношения или израильтян, совершающих обход вокруг алтаря, или каяцев из Саравака, танцующих вокруг своих жертвенных свиней. Во всех этих случаях речь идет об акте освящения с помощью магического круга.
(g) В качестве дополнения к инициации священный танец также служит определенным целям. Предположительно, это может быть акт почтения богу или богине, которые должны присутствовать на церемонии. Об этом свидетельствуют танцы на церемониях Артемиды Брауронии, которые, по мнению Фарнелла, были своего рода инициацией, посредством которой молодые девушки посвящались в служительницы этой богини.
(h) Есть основания полагать, что священный танец иногда исполнялся с целью помочь воинам одержать победу в битве. Так он становился актом имитативной магии. В связи с этим танец имел дополнительную цель в виде умиротворения духов убитых врагов.
(i) В качестве брачного обряда священный танец, по крайней мере в определенные периоды истории, выполнял, как считалось, одну или две важные функции. Упоминание о «танце меча» в Ветхом Завете, по всей вероятности, является пережитком древнего обычая противодействия неясным опасностям, которые, как считалось, угрожали вступающим в брак. Эти опасности, неопределенные, но тем не менее реальные для верящих в их существование, возникали не только из-за новых жизненных условий, но и из-за взаимного страха полов, усугубляемого тесным контактом. Другим способом преодоления или, по крайней мере, предотвращения этих опасностей было изменение идентичности; отсюда некогда распространенный во всем мире обычай и до сих пор существующий в некоторых странах, когда свадебная пара изображала «королевскую чету» и почиталась как король и королева в период свадебных торжеств.
Кроме того, есть основания полагать, что в качестве свадебного ритуала священный танец исполнялся для того, чтобы сделать брак плодотворным. На это указывают некоторые проводящиеся в период празднования обряды, в которых присутствует аналогия с танцем, стимулирующим рост урожая.
(j) Существуют особые цели, ради которых священный танец исполнялся как траурный или погребальный ритуал. Порой эти цели противоречат друг другу. Среди духов умерших есть и те, кто благосклонен к живым, и те, кто настроен враждебно; последние, как считается, способны причинить вред. В целом, чем менее развита культура, тем больше склонность рассматривать духов умерших как недоброжелательных. Поскольку народы, у которых можно найти примеры священного танца как траурного обряда, находятся на разных стадиях развития, то цели этого обряда оказываются различны. Представления об отношении мертвых к живым влияет на цели, ради которых исполняется священный танец. Так, иногда танец исполняется, чтобы изгнать призрак умершего или на могиле для того, чтобы предотвратить блуждание духа. В других случаях танец становится средством отпугивания злых духов, которые, как считается, собираются вблизи трупа. Очень любопытным является обычай некоторых народов изображать умершего в священном танце. Предполагается, что это мощное средство, чтобы вернуть его; считается, что он присоединяется к живым в танце, невидимо присутствуя в человеке, который его изображает. Это напоминает единение со сверхъестественным духом путем подражания ему в танце, как говорилось выше. В основе обоих обрядов лежит одна и та же идея. Но самая распространенная цель священного танца как траурного или погребального обряда — это почитание усопшего. Несомненно, очень часто это становится проявлением привязанности, но иногда оно принимает форму умиротворительного акта, с помощью которого дух умершего убеждается воздержаться от причинения вреда живым.
На следующих страницах будут рассмотрены множество примеров различных целей священного танца.
Oesterley W. O. E. The sacred dance: a study in comparative folklore. – The University Press, 1923. P. 13-19. / Перевод с англ. М. С. Синицына и Т. П. Прокопенко
[1] Marett R. R. The threshold of religion. – Methuen, 1914. P. 124
[2] In ERE, X. 358 a; cp. Harrison, op. cit. p. 44; Leuba, A Psychological Study of Religion, pp. 62 f. (1912)
[3] Prof. J. Y. Simpson, Man and the Attainment of Immortality, p. 115 (1922).
[4] Lectures on the origin and growth of Religion, as illustrated by the native religions of Mexico and Peru, p. 224 (1895).
[5] Marett, op. cit. p. 127.
[6] Vormann, “Tänze und Tanzfestlichkeiten der Monumbo-Papua,” in Anthropos, VI. 415 ff. (1911).
[7] Frazer, GB, Balder the Beautiful, II. 274 (1913).
[8] GB, The Spirits of the Corn and of the Wild, II. 190 f., 195 (1912).
[9] См, напр., Toy, op. cit. p. 491.
[10] Stow, The Native Races of South Africa, pp. 111 f.
[11] Maori and Polynesian, their origin, history, and culture, p. 203 (1907).
[12] Cp. de Cahusac, op. cit. p. 38.
[13] Frazer, GB, The Magic Art and the Evolution of Kings, I. 54 (1911).
[14] Oesterley W. O. E. The sacred dance: a study in comparative folklore. – The University Press, 1923. Р. 107 и далее