В этой статье речь пойдет о сообщениях на религиозную тематику в ежедневных печатных и вещательных медиа в Соединенных Штатах Америки.
Алексис де Токвиль посвятил главу своей книги «Демократия в Америке» (1835) «Взаимосвязь ассоциаций и периодической печати» взаимозависимости средств массовой информации и других институтов в демократическом обществе. Токвиль подчеркивает эту взаимозависимость следующим образом: «Между ассоциациями и газетами существует необходимая взаимосвязь: газеты создают ассоциации, а ассоциации основывают газеты ˂…˃ Газета может существовать лишь при том условии, что она воспроизводит учение или чувства, разделяемые множеством людей. Газета, следовательно, всегда играет роль печатного органа какой-либо ассоциации, члены которой являются ее постоянными читателями. Эта ассоциация может быть более или менее оформленной, более или менее закрытой, более или менее многочисленной, но она должна существовать по меньшей мере как прообраз идеи в головах людей, ибо только благодаря ей газета не погибает» (Tocqueville, ed. Bradley, 1960, vol. 2, pp. 120, 122).
Создание новостей. Токвиль тесно связывает газеты и другие медиа с ассоциациями их читателей и зрителей и в то же время наделяет газеты и другие медиа двоякой репрезентативной функцией. Во-первых, медиа представляют составляющие круг их главных читателей и регулярных слушателей ассоциации, то есть тех людей, в чьем сознании как раз присутствует прообраз идеи ассоциации. Во-вторых, медиа, будучи ассоциациями сами по себе, представляют другие ассоциации. В обществе, где множество групп стремятся сохранить самоих себя, медиа освещают и отражают события и идеи, тем самым создавая среди граждан нужду в своего рода зеркалах, в которых они смогут увидеть все происходящее среди самых разных ассоциаций, каждая из которых имеет собственные повседневные интересы. В заботе о частных и соседских интересах гражданам просто необходима газета, поскольку «она сама приходит к вам и ежедневно вкратце рассказывает о состоянии общественных дел, не отвлекая вас от собственных забот» (Tocqueville, p. 120).
Взаимозависимые медиа и ассоциации оказываются в числе самых важных институтов американского общества. Медиа формируют и формируются динамическим равновесием пропаганды и контрпропаганды со стороны разных ассоциаций. Читать газету, слушать радио, смотреть телевизор — значит (несмотря ни на что) принимать участие в общении с главными общественными институтами и самим духом общества, что, оказывается весьма мощным действием — в большей степени символическим и потому менее очевидным. Таким образом, медиа являются частью обмена информации, создающего консенсус и отражающего его. Этот обмен также творит общественность из разнообразного и разделенного населения, охватывающего все народы Земли, многие из которых полагаются на американские медиа при создании собственной мировой новостной повестки.
Без понимания медиа как символической матрицы не может быть внятного понимания того, что такое «новости» и тем более — что такое религиозные новости. Очень редко обращается внимание на символический аспект редактирования новостей, а новости становятся более влиятельными, чем им следовало бы быть в демократическом обществе, поскольку сообщающие их медиа не удостаиваются пристального взгляда. Почему же критичный взгляд граждан не направлен на медиа — здесь имеется ни их институциональность, принадлежность к какой-либо организации, собственные интересы и эксцентричность, а не их символическая функция? Граждан действительно критикуют медиа за их «пристрастность» (создание и распространение таких новостей, в которых слова и изображения «вырваны из контекста» или реклама какой-нибудь образцовой партийной линии). И все же изредка критика медиа затрагивает причины, по которым создаются новости о людях, проблемах, движениях и событиях во всем мире. Почему это так? Нельзя продолжать исследование способов репрезентации религии в медиа в отсутствии некоей точки, отталкиваясь от которой можно понять, почему некоторые стороны разных религий и религиозных практик становятся или не становятся новостями. Сначала необходимо понять «новости».
Новости — это не факты, а сообщение фактов посредством символических средств передачи информации, принятых при написании и редактирования новостей конвенций, а также с помощью сложившихся в ходе практического применения этих конвенций исключений и добавлений информации. Об этом как правило не задумываются, поскольку создатели новостей и их читатели и зрители в целом согласны по поводу ключевых вопросов о том, что составляет знание и в частности такую форму знания как «новости». Новости — нечто далеко не самоочевидное, поскольку их создают медиа, но их принято считать чем-то самоочевидным, потому что также принято считать, что они идентичны «фактам». У репортера/редактора и у читателя/зрителя как правило одинаковое представление о знании, согласно которому новости по умолчанию получают свой статус, благодаря соотнесенности с фактами. То, что публикуется — это факт, набор знаков, основной смысл бытия которых — отсылать, копировать или изображать грубые факты (личность, которая говорит; событие, которое происходит) или действия, происходящие за пределами страниц или фильма, в реальном мире. С этой точки зрения, новости — это отсылка; это то, что сообщают или фотографируют. Теория новости-как-отсылки оставляет незамеченной сущность медиа как символической матрицы, в которой «факт» становится «новостью».
Конвенции сторителлинга. Историк из Принстонского университета Роберт Дарнтон для своей статьи, вышедшей в журнале «Дедал» в 1975 году, где он размышляет над своей карьерой репортера в газетах Нью-Йорка и штата Нью-Джерси, избрал в качестве эпиграфа граффити, которое он обнаружил на стене пресс-офиса штаб-квартиры полиции Манхэттена: «Мы печатаем все подходящие новости». Дарнтон назвал свою статью «Написание новостей и сторителлинг»; здесь он показывает, как сообщенные факты становятся новостями, когда их пропускают через ряд условностей (конвенций), применяемых при написании историй. Сообщаемые факты потенциально бесконечны, в то время как конвенций, с помощью которых они передаются, ограниченное количество. Тем не менее, это количество может изменяться от одного посредника к другому и от одной журналистской традиции к другой.
Конвенции написания включают в себя тип истории, событие или набор фактов, подлежащих оценке, общие для репортеров стереотипы и риторические формы и нормы редакторской оценки. Дарнтон подчеркивает, что репортеры — это не записывающие устройства; они проявляют изобретательность, находя новые повороты в старой манере повествования, но они, как правило, делают это в рамках устоявшегося жанра рассказывания историй. Факты можно наблюдать, записывать, на них можно ссылаться, но прежде, чем читатель или зритель увидит результат, репортер, под присмотром редакторов, пишет новости. Эта последовательность работает в телевизионном репортаже так же, как и в радио и печатных медиа (можно обратить внимание, что, например, каждый телевизионный репортаж начинается и кончается “со сцены”).
Конвенции написания истории составляют символическую матрицу, посредством которой медиа преобразуют факты в новости. То есть, граффити «Мы печатаем все подходящие новости» афористически схватывает искомую «аккуратность формы, благодаря которой возникает чувство удовлетворения похожее на облегчение, наступающее после того, как удается с силой втиснуть ногу в узкую обувь. Такая уловка не сработает, если автор слишком сильно пренебрегает набором понятий, который он (или она) разделяет со своей публикой, а также от техник доступа к нему, которые он перенял от своих предшественников» (Darnton, 1975, p.190).
«Набор понятий» складывается из форм риторических конвенций, типов описания, шаблонных приемов, а не из ясно определенных классификаций разных типов историй. Использование по умолчанию конвенций написания и чтения (или просматривания) историй — это фундамент, поддерживающий публичный статус медиа, то есть, механизмы публичности основаны на общих для публики символических формах. И хотя медиа могут быть пристрастны к определенных темам, в таком понимании они репрезентативны и являются результатом общественного консенсуса.
Хороший историк своей бывшей профессии, Дарнтон вспоминает, что первый шаг, который получивший свое место репортер должен сделать — это пойти в «морг» и найти там пласт или кластер характерных примеров, которые образцово описывают технику написания истории. «Мертвая рука прошлого придает форму восприятию настоящего» (там же, p. 189). Так поддерживаются журналистские традиции написания материала. Этот обычай показывает едва ли заметный, но важный факт — новости стары. «Здесь имеет место эпистемология fait divers» (там же). Эта традиционная эпистемология проявляет себя не как теория знания, а как ряд медленно меняющихся стилей написания и через риторические конвенции журналистского ремесла.
Дарнтон переосмысливает де Токвиля или скорее развивает его наблюдения, уточняя их. Одна из важных черт «ассоциации» — взаимодействие между газетами и постоянными читателями, которые разделяют “учения или чувства”, о чем и пишет де Токвиль. Дарнтон конкретизирует механизмы этого взаимодействия на основе разделяемых «учений или чувств», показывая, что важнейшим измерением медиа является их сущность как символических матриц. Многие историки и критики американской журналистики пренебрегали тем, что Дарнтон называет «устойчивые культурные детерминанты новостей», отчасти потому, что они не сочли нужным рассмотреть устойчивые стили рассказывания историй, через которые новости сообщаются разнообразной публике. Дарнтон пишет: «Мы, разумеется, не предполагаем, что манера, в которой мы пишем о преступлениях в Ньюарк, напрямую формируется культурными детерминантами, но мы также не садимся за наши печатные машинки с сознанием, подобным tabula rasa. Из-за нашей особенности схватывать в первую очередь события здесь и сейчас, а не долгосрочные процессы, мы не видим архаических элементов в журналистике. Но сама наша концепция новостей происходит из древнейших способов рассказывания историй» (там же, p. 191).
Причина, по которой газеты и другие медиа создают консенсус и сами же являются его созданием, заключается в том, что новости соответствуют культурным ожиданиям о них. Эти культурные ожидания выражаются не напрямую, а скорее в «соответствии» фактов, соответствии новой истории действующим конвенциям ее написания. Чтобы изучить то, как медиа сообщают религиозные новости, нужно изучить некоторые конститутивные правила, согласно которым происходит демонстрация в медиа любого материала; эти правила никогда не постулируются открыто, а представляются через условности написания новостей.
Исследование того, что такое новости и как они становятся таковыми, также входит в сферу интересов эпистемологии власти в плане анализа риторических форм и условностей, опосредующих передачу фактов. Философ Джон Серл, основываясь на ранней работе Джона Лэнгшо Остина и Гертруды Элизабет Энском, обобщил иерархические отношения, существующие между фактами, институтами (или ассоциациями) и конститутивными правилами, которые управляют ими обоими: «Описание грубых фактов можно объяснить лишь в терминах фактов институциональных. А их, в свою очередь, можно объяснить в терминах основополагающих конститутивных правил» (Searle, 1969, p. 52).
Чтобы понять, как правила функционируют в качестве норм и как они медиируют символы, а также чтобы понять, как они исторически преобразуются по мере столкновения с новыми условиями, необходимо исследование, которое было бы подкреплено трудами религиоведов, например — Джонатана Смита. Особенно полезны две его статьи: «Sacred Persistence: Toward a Rediscription of Canon» и «The Bare Facts of Ritual» из сборника Imagining Religion (1982). Изучая процессы ревизии устоявшихся классификационных систем, которые работают как конститутивные правила управления фактами, посредством применения особых форм рассказывания историй, можно найти много полезных аналогий в похожих исследованиях изменений в канонах и ритуалах, вызванных временем и обстоятельствами.
Ассоциации как институты, ассоциации, представляющие другие ассоциации, ассоциации между медиа и их обычными читателями или слушателями, ассоциации как символические матрицы — все это медиа накладывает друг на друга и перемешивает друг с другом. В этих сложных связях создаются новости.
Медиа и религия. С учетом этого общего множества обстоятельств работы медиа, теперь можно перейти к вопросу о медиа и религии. Как медиа репрезентируют религию? Все, что обсуждалось выше, просто необходимо учесть в связи с этим ключевым вопросом во множестве его аспектов, поскольку устойчивые культурные детерминанты, влияющие на работу новостей в целом, влияют и на то, как медиа говорят о религии в частности. Мы рассмотрим не местные, государственные или медиа, не длинный ряд медиа, принадлежащих религиозным организациям, не еженедельную или ежемесячную прессу или телепередачи, а ежедневно работающие национальные медиа в США. Необходимость соблюдения ежедневных и ежечасных дедлайнов задает свои «стандарты» для репрезентации религии в национальных медиа. Это самый яркий и понятный пример, позволяющий понять, как главные общественные ассоциации передают и получают новости о религии.
В предыдущем разделе этой статьи термин Роберта Дарнтона «культурные детерминанты» был введен для того, чтобы обозначить ряд конвенций, на которые полагаются журналисты, создающие свои истории. Однако еще одной проблемой, сопровождающей попытки писать о религии с критических позиций, заключается в том, что доступные классификационные схемы и шаблонные приемы, используемые в новостях о политике, войнах, спорте и других сферах, используются также в новостях о религии.
Еще одной культурной детерминантой оказывается господствующее представление о том, что такое религия, среди работников медиа. То есть представления о религии в американском культурном пространстве определяют не только то, как новости о религии будут транслироваться в американском же обществе, но также то, как будут представлены зарубежные религиозные лидеры, движения и традиции. Консенсус по поводу того, что такое религия, в отдельно взятой стране, таким образом, также определяет специфику сообщения о религиях за ее пределами.
Манера, в которой медиа, опосредованно, через принятые конвенции, отображают религию, отличается от того, что члены религиозных групп думают о себе и о других религиях, а также от научного подхода к религии. Эти отличия порождают много непонимания и критики. Репрезентация религии в медиа становится комплексным результатом действия двух культурных детерминант: предобусловливания схемой построения истории и представлениями журналистов и редакторов о религии, а также набора конвенций и понятийного и образного ряда, связанного с религией. Другими словами, взаимодействие этих двух культурных детерминант создают конститутивные правила, управляющие репрезентацией религии в медиа.
Для первой детерминанты важно, чтобы в истории был «крючок» или «зацепка», которые и определяют ее рассказывание. Наиболее предпочтительная условность или модель такой организации повествования — это некоторая доля драмы. Драма, как правило в виде какого-нибудь конфликта, в данном случае это некий четко обозначенный «кадр», который завладевает вниманием зрителя/читателя и далее ласкает его взор. Драма (или конфликт) может быть реализована в миниатюрном или в крупномасштабном сюжете.
Стороны религиозной жизни, соответствующие этой схеме — то есть, насыщенным, драматическим событиям — как правило отражаются в таких историях: полемика, обвинения и контробвинения, обращения, расколы, девиации всех форм, новаторские совмещения традиций и современного стиля. Для этой модели (или конвенции) особую важность имеет ощущение (чувство) времени. С точки зрения медиа, об этом чувстве времени можно сказать то же, что обо всем мире в целом: оно состоит из ряда дискретных элементов, каждый из которых является самодостаточным. Любая религиозная достаточно драматичная, ограниченная во времени и кажущаяся новой религиозная практика лучше всего соответствует этим требованиям. Как уже говорилось, в них, разумеется, нет ничего специфического по отношению к религии. Манера репрезентации религии в медиа сущностно ничем не отличается от манеры репрезентации политики, экономики, спорта, правовых или военных новостей; особой категории «религиозные новости», которую можно было бы противопоставить «просто новостям» в этом смысле нет.
Шаблонная схема для репортажа о визитах президентов или членов королевских семей будет хорошо работать для новостей о, например, визитах Римских пап: прибытие в аэропорт, толпы народа вдоль маршрута следования кортежа, посещение публичных мест, официальное представление, короткие речи и торжественные заявления и, наконец, отбытие — такая серия из четко обозначенных элементов прекрасно подходит к требованиям медиа, предъявляемым к описанию, трансляции и демонстрации материала. Если драма (в одной из многих своих разновидностей) — это наиболее предпочтительная модель подачи материала, следующим по полезности инструментом будет «личность», которая своими поступками драматизирует значимые события. Для создания лучшего медийного охвата подходят два главных жанра: тот, что фокусируется на зрелище, и тот, что фокусируется на личности. Опять же, эти жанры столь же хорошо подходят для материалов о звездах спорта, преступниках или политиках, сколь полезны они для новостей о религиозных лидерах. Как митинг в поддержку кандидата в президенты по форме может напоминать собрание ривайвелистов, так и папский визит в соответствии с принятой в медиа классификацией по форме аналогичен визитам глав государств. Замена разных событий или персонажей в рамках одного и того же формата создания письменного или видеорепортажа еще раз указывает на могущество типов и конвенций рассказывания историй, которые используются для схематизации разных ситуаций по одному образцу. Для медиа каноном являются не «факты», а формы, в которые эти факты укладываются, и именно эти формы заслуживают внимание исследователей.
С конвенциями написания новостей о религии прекрасно сочетается мысль о том, что религия вызывает доверие тогда, когда она сопровождается драмой — особенно в жизни интересных людей. Религия как часть повседневности или как традиция, в качестве регулярно воспроизводимого символического комплекса или в качестве набора сложных идей с долгой историей (пусть даже и с революционными следствиями) не привлекает внимания ежедневных медиа. Поразительно, что одни и те же аспекты религии — символизм, использование условностей, зависимость от повторяемости на институциональном уровне и на уровне личного поведения — обнаруживаются, если анализировать сами медиа, а работники СМИ уделяют им столько же внимания, сколько уделяют аналогичным аспектам в собственном поле деятельности. Личные биографии и истории институтов на переводимы на язык основных новостных конвенций. Более того, категории «архаичного» и «обыденного», характерные для большей части религиозной жизни и религиозных практик, чужды господствующим шаблонам и представлениям в СМИ. Функционирование символов в повседневной жизни и институциональная преемственность, традиционное мышление и оттенки религиозной чувствительности, многообразие праздничного поведения, формируемые религиозными верованиями вкусы — все это обычно остается вне фокуса внимания медиа, только если оно не попадает в сферу довольно широкой категории «сенсация», то есть всего, что отклоняется от господствующих норм и условностей.
Историка культуры скорее всего заинтересует гипотеза, согласно которой предпочтение «драмы» религиозной жизни перед ее «прозой» исходит не изнутри самих медиа, хотя наиболее востребованными ими формами рассказывания историй являются именно те, что соотносятся именно с драматическим аспектом религии. Моя гипотеза заключается в том, что в представление медиа о религии прочно вошла одна из очень старых и доминирующих составляющих религиозной практики у протестантов. «Драматическая модель» религии в медиа на самом деле выводится из ритуалов обращения (конверсии), типичных для евангелического протестантизма в частности и для ориентированных на прозелитизм религий вообще. Религиозная конверсия и ее противоположность — деконоверсия — это метафоры, подкрепляющие драматический стиль написания новостей о религии. Очевидно, что все драматические истории о религии — это не истории про обращение, однако метафора религиозной конверсии может служить незримой основой для построения нескольких конфликтных моделей, которые можно использовать для освещения религии в СМИ.
Писать о неспешном течении институциональной жизни и о разрушительном влиянии перемен; о разнообразии влияния религиозной идентичности и религиозной чувствительности на другие сообщества и распространенные в обществе идиомы, на искусство, нравы, образ жизни, семейную жизнь; описывать образ мышления и представления о сексуальности, труде, досуге, конкуренции, кооперации, войне; подвергать анализу внутри- и межгрупповые отношения — все это оказывается непростой задачей при наличии тех средств выражения и представлений о религии, которые чаще всего используют медиа.
В случае необходимости медиа успешно справляются с созданием репортажей, в которых отражаются формальные аспекты коллективной жизни в религиозных группах, особенно когда некоторые из этих аспектов (например, сексуальная этика) создают конфликты на уровне отдельно взятого человека или семьи. Однако между общепринятыми и распространенными образами и представлениями о религии, которым следуют медиа, и теми незаметными, но действенными способами, которыми религиозные символы и модели религиозного поведения оказывают на, например, политику и экономику, лежит куда более широкая пропасть.
Когда понимание религии выходит за пределы личного и специфически институционального уровней и сталкивается с менее определенными и скорее неявными механизмами функционирования религиозной веры и религиозной чувствительности в разных сообществах, тогда эти трудно определимые, но весьма важные аспекты религии создают для концептуального базиса медиа непреодолимые сложности; то же относится к системе конвенций по поводу техники написания новостей. Эти ускользающие, но важные аспекты религии редко отражаются в журналистских клише. И это хорошо, поскольку их невозможно категоризировать ни в рамках используемых журналистами классификационных форм, ни с помощью типов журналистских жанров, ни благодаря специальной подготовке журналистов в области политики, права, науки, экономики, спорта и конечно же специализации медиа в соответствующих разделах. Существует еще целый ряд причин, почему влияние религии на общество в значительной степени выпадает из внимания медиа; так происходит из-за влияния нескольких интеллектуальных традиций в отношении религии, которые сильно влияют на точку зрения репортеров, продюсеров, редакторов и колумнистов.
Несколько особых случаев. Антрополог Мэри Кэтрин Бэйтсон использовала Исламскую революцию в Иране в качестве примера для того, чтобы обратить внимание редакторов и читателей «Нью-Йорк таймс» на последствия позиции по отношению к религии, которой сегодня придерживаются многие эксперты, от которых медиа ожидают авторитетных заявлений по поводу таких случаев, как массовое самоубийство в Джонстауне (Гайана) в 1978 году или Исламская революция в конце 1970-ых — начале 1980-ых гг. Бэйтсон указала на неспособность медиа и политиков из правительства США (точно также, как некоторые другие указывали на аналогичную неспособность ЦРУ) понять иранские революционные силы. Эта же неспособность привела к систематическому искажению американскими медиа фактов об аятолле Хомейни, что имело продолжение, несмотря на то «уже произошла фундаментальная переоценка роли религии в современном мире» (письмо в «Нью-Йорк Таймс», 20 февраля 1979 г.).
Что действительно необходимо пересмотреть, так это представления о религии, распространенные среди представителей многих профессий и среди политиков, а также в СМИ. Эти представления представляют собой довольно неустойчивую смесь идей из эпохи Просвещения о том, что религия в корне является суеверием, и либеральным учением, согласно которому религия относится в первую очередь к сфере частных интересов человека. Ни одна из идей не помогает заблаговременно предсказать критические ситуации. Еще меньше они помогают писать о многих аспектах религии, если только не произойдет какого-нибудь драматичного события, как например, революция (политических и экономических по своему характеру, а не только религиозных). Дело обстоит так еще и потому, что представить такую революцию в США невозможно. Единообразный подход к изложению фактов не может подготовить медиа к тому, чтобы рассматривать религию как фактор, изменяющий ход истории отдельно взятого народа, не говоря уже о ее влиянии на жизнь других народов. Бэйтсон подчеркивает, что новое понимание религии необходимо, поскольку оно поможет «преодолеть модную тенденцию считать религию прибежищем фанатиков или завесой, скрывающей чьи-то интересы; ему должно предшествовать осознание того, что для огромного количества жителей планеты религиозные символы являются концентрацией их высших устремлений».
Когда медиа ищут специалистов-экспертов по религиозным вопросам, чаще всего они обращаются либо к представителям психологического сообщества, зачастую склонным рассматривать религию как форму патологии, либо к социологам, которые считают, что религия представляет собой «ширму» или идеологическое прикрытие для чьих-либо этнических, экономических или политических интересов. Ни характерные для медиа представления о религии, унаследованные от философской критики эпохи Просвещения, ни склонность социальных наук к авторитарному просветительству на основе выпадающих из нормы примеров вроде событий в Джонстауне не помогают СМИ понять степень влияния символов на коллективные устремления, не имеющие ничего общего с идеями прогресса и экономического благосостояния. Частота употребления слова «средневековый» в характеристике сил, которые возглавил Хомейни в Иране, прекрасно демонстрируют, насколько медиа не понимают религию. Иронично, что, благодаря именно этому непониманию, Иранская революция удивила столь многих интеллектуалов в США.
Итак, медиа работают с взаимоподкрепляющими конвенциями и представлениями, определяя таким образом, как именно религия будет представлена в СМИ. Кроме того, американская пресса, выработавшая общие правила освещения религиозной тематики в США, плохо готова к тому, чтобы говорить о религии в других странах и других культурах, где плюрализм не является нормой и где религия чаще всего дезинтегрирует социальный порядок вместо того, чтобы создавать его.
Наряду с существующей в СМИ рабочей моделью того, что следует считать собственно религиозным, используется также схема типичных отношений между религией и социальным порядком. Наиболее очевидной эта модель становится тогда, когда медиа пытаются донести информацию о меньшинствах, принципиально иных формах религиозных практик и способах осознания религиозности, отличающихся от того, что принято в господствующих религиозных традициях и наиболее крупных сообществах. Повторим, что манера, в которой СМИ преподносят информацию о практиках религиозных меньшинств в американском обществе, определяет, как именно будет (или не будет) подаваться информация о религии заграницей.
В субботу 8 июня 1980 года «Нью-Йорк таймс» опубликовало репортаж, озаглавленный «Полиция перехватила партию животных, предназначенных для культового жертвоприношения в Бронксе»; он сопровождался фотографией размером в две колонки, на которой сотрудник Американского общества по предотвращению жестокого обращения с животными держит на руках ягненка, с подписью «Спасенный от бойни ягненок». Подзаголовок репортажа выглядел так: «Полицейские и сотрудники общества по защите животных вчера утром организовали рейд на гараж, расположенный в Южном Бронксе, и изъяли 62 животных, которых будто бы содержали для подготовки жертвоприношения религиозным культом». Этот рейд, последовавший за проведенным тремя неделями ранее, в следующем абзаце был обозначен как «первая успешная крупная операция против тайных культов, практикующих жертвоприношения животных». В последнем предложении репортажа размером в десять абзацев было написано: «Используемых в культовых жертвоприношениях животных как правило убивают, перерезая им горло, согласно словам мистера Лэнгдона», того самого сотрудника на фотографии, который держал на руках спасенного ягненка. Драматические события рейда, как сообщалось, сопровождались публикацией списков и количества изъятых животных. Мистер Лэнгдон оказался главным источником информации для этого репортажа и, очевидно, авторитетом в вопросах истории и целей культа, готовившего жертвоприношения. Он заявил: «Люди дают одному из жрецов культа 100$, чтобы тот провел жертвоприношение, и тогда с заказчиком должно произойти нечто хорошее: он разбогатеет или станет здоровым». Слова членов группы, на которую был совершен рейд, а также цитаты из заявлений лидеров культа появляются только в седьмом абзаце репортажа. При этом не было ни одной ссылки на представителей научного сообщества, изучающих такие религиозные практики. Только в предпоследнем абзаце была представлена основная информация о религиозной группе и ее связах. При этом мистер Лэнгдон снова оказался главным источником информации: «Мистер Лэнгдон сказал, что находящиеся в гараже люди принадлежали к культу, тесно связанному с сантерией, которая, как он сказал, в свою очередь происходит от нигерийской религии йоруба, завезенной рабами на Кубу в XVIII веке; в ней жертвоприношения животных практикуются наравне с детоубийством».
Добросовестный критик этого репортажа мог бы спросить, много ли последователей сантерии читали воскресный репортаж «Таймс». Все ключевые слова репортажа — «рейд», «жертвоприношение», «религиозный культ», «бойня», «жестокость по отношению к животным», «секта», «нигерийская религия йоруба», «рабы», «жертвоприношения животных наравне с детоубийством» — вместе с последним протицированным предложением создают насыщенный образ чего-то экзотичного. Ни один журналист не станет описывать какое-либо из господствующих в США религиозных течений так: «американская религия Х, завезенная в страну в XVII веке мечтателями, беженцами, наемными работниками и искателями удачи».
Формально репортаж драматизирует конкретное событие: полицейский рейд и последующие за ним изъятие животных. Если же отвлечься от формы, то получается просто смесь информации об изъятых животных и демонстрации достоинств тех, кто осуществлял изъятие. Очевидное нарушение городских законов об обращении с животными и о содержании животных ферм в черте города создает напряжение вместе с сообщением о прерванном во время рейда религиозном ритуале, при этом нет ни единого намека на тему свободы исповедания любой религии как таковую. Здесь сталкиваются друг с другом несколько типов сюжетов — полицейский рейд; экзотические практики малоизвестной религии; финансовая заинтересованность жрецов как основа этих практик (это постоянная, шаблонная тема в репортажах о религии); трогательная история о людях, спасших животных от грозящей им опасности (кстати, не были опубликованы фотографии козлов или цесарок, тоже оказавшихся среди спасенных животных). Все это вскрывает жанровые конфликты и, возможно, случайным образом — конвенциональные проблемы изображения экзотического для целевого читательского большинства. Вся поставляемая информация о малых религиозных группах выдвигает на первый план лишь чуждый, если только не патологический и незаконный, статус таких групп и связанных с ними практик.
Слабая связанность нескольких конвенций сторителлинга в данном случае показывает, что может произойти, когда публикуются такие неаккуратные новости. Это, пожалуй, весьма показательный случай, когда принцип «Все новости подходят для печати» одерживает верх над принципом «Мы печатаем все подходящие новости». Такая неаккуратность демонстрирует, какие стандарты преобладают в большинстве новостных сообщений о религии. Неоднородность «грубых фактов», на которых была основана история о жертвоприношении, могла оказать слишком большое давление на главные конвенции сторителлинга, чтобы в данном случае они могли работать эффективно.
Повторение ключевых слов в этой истории показывает, каким образом все чуждое и относящиеся к меньшинствам кодируется относительно знакомого, привычного и относящегося к большинству. Слова «культ», «тайное жертвоприношение», «детоубийство», «бойня» и им подобные раздавались в СМИ на протяжении восемнадцати месяцев, последовавших вслед за сообщением о событиях Джонстауне (Гайана) в ноябре 1978 года; в то время, для того, чтобы вызвать у зрителей и читателей чувство тревоги по отношению к чужим и «иным» религиозным практикам, к коду были добавлены другие слова — «фанатичный», «параноидальный», «странный». Эти маркеры инаковости служили подтверждением уже устоявшихся зрительских и читательских ассоциаций, а также укрепляли нормативность и «нормальность» всего привычного и преобладающего. «Харизматичный проповедник» еще может рассматриваться как одобрительный термин, но «лидеры культов» уже становятся «самопровозглашенными мессиями», а их верующие последователи — «жертвами».
Смешение конвенций сторителлинга в сообщении о ритуалах сантерии в Бронксе тесно связано с похожим способом кодирования в новостях об общине в Джонстауне и ее лидере Джиме Джонсе, а также о революции в Иране и аятолле Хомейни, которого постоянно называли «сумасшедшим», а его страну определяли как отсталую (если не первобытную), используя для этого слово «средневековый». Изображение вопящей толпы стало фоном для телевизионных новостей об Иране, что отсылает к образу массы простого люда, который использовался враждебными по отношению к Французской революции авторами.
Общие представления о медиа как об основанных на консенсусе ассоциациях, поддерживаемых тем, что Токвиль назвал «учением и чувствами», легко вписываются в подробности знакомых нам историй вроде статьи из «Таймс», которая обсуждалась выше. Способы репрезентации отдельно взятых «фактов» способствуют достижению консенсуса и в то же время воплощаются почти во всем, что консенсус допускает. Репрезентации фактов определяют сами себя (и свои составляющие части) положительно — относительно предполагаемой концепции нормального и негативно — по отношению к чужому, преступному, патологическому, дикому, средневековому, первобытному и так далее. Эта элиминирующая терминология и кодируемые ей идиомы, используемые в новостных риторических клише, обладают способностью сделать нормальное вновь узнаваемым и дистанцировать чужое. Таким образом, риторика медиа приобретает схожие черты с ритуалами приобщения и экзорцизмом. В таких случаях медиа оказывают влияние на дискурсивные стили и представления о хорошем вкусе в обществе, которое ясно дает понять, что считает религию частным делом, дабы существующие в нем в большом количестве динамичные нормативные религиозные учения не забывали о соблюдении правил хорошего тона. Это двусмысленное достижение поддерживается нарочитым отсутствием внимания к силе символов — символов религии и средств массовой информации — влияющих на жизни неизвестного большинства, которое относятся к первым гораздо серьезнее, чем ко вторым.
Библиография
Anscombe, G.E.M. “On Brute Facts.” Analysis 18 (1958): 69–72. Короткая и важная статья, четко разграничивающая разные виды фактов и отношения между ними.
Bensman, Joseph, and Robert Lilienfeld. Craft and Consciousness: Occupational Technique and the Development of World Images. New York, 1973. В этой работе по социологии знания среди прочих профессиональных групп также исследуются журналисты и интеллектуалы. Внимание, уделяемое здесь силе образов, порождаемой определенными профессиями, фактически является теоретическим расширением тезиса Кеннета Берка «заинтересованность обусловливается профессией».
Cuddihy, John Murry. No Offense: Civil Religion and Protestant Taste. New York, 1978. Хотя в этой книге прямо не затрагиваются проблемы медиа в американском обществе, она выдвигает провокационный и противоречивый тезис о функции дискурса корректности и хороших манер в плюралистичном обществе. Благодаря множеству примеров из самых разных источников этот авторский опыт разоблачительной герменевтики выглядит вполне убедительно.
Darnton, Robert. “Writing News and Telling Stories.” Daedalus 104 (Spring 1975): 175–194. В этой статье Дарнтон демонстрирует мастерство использования двух конвенций сторителлинга, заставляя работать свои личные воспоминания на достижение масштабных целей исторического и риторического анализа. Основанный на примерах подход предполагает плодотворное совмещение литературного и культурного анализа с историческим исследованием медиа. В статью входит избранная критическая аннотированная библиография.
Gans, Herbert J. Deciding What’s News: A Study of CBS Evening News, NBC Nightly News, Newsweek, and Time. New York, 1979. Ганс проводит анализ принятия решений, что является обычным подходом в исследовании медиа. Тем не менее предложенное им определение нескольких традиций медиа-образов, например, пасторальной, делает его работу важным вкладом в символический анализ медиа.
Goethals, Gregor T. The TV Ritual: Worship at the Video Altar. Boston, 1981. Не особо разбираясь в истории используемых на телевидении образов, автор, как историк искусства, выдвигает новаторский тезис о религиозных функциях телевизионных образов самых разных форматов. Также предпринимается попытка ритуального анализа последовательности телевизионных изображений.
Hughes, Helen MacGill. News and the Human Interest Story. Chicago, 1940. Одна из самых ранних из немногих работ, заостряющих внимание на том, как глубинные культурные детерминанты определяют конвенции создания новостей. Как и статья Дарнтона, это книга является прекрасной отправной точкой для дальнейшего исследования этой темы.
Innis, Harold A. Empire and Communications (1950). Reprint, Toronto, 1972.
Innis, Harold A. The Bias of Communication. Toronto, 1951. Две недооцененные работы, вдохновившие более популярные исследования медиа. При этом ни одно из них не превзошло работы Инниса по масштабам кросс-культурного анализа и эмпирической ясности. Историки и антропологи религии найдут полезной оценку роли интеллектуалов в медиа разных культур — как древних, так и современных. Благодаря проведенным сравнительным исследованиям работы Инниса прекрасно помогают получить общее представление о том, как изменение чувства времени в разных обществах и в различных общественных слоях.
Lippmann, Walter. Public Opinion. New York, 1922. Далеко не каждый из опубликованных впоследствии трудов достигает такой же полноты охвата и мастерства использования повествовательных деталей как первопроходческое исследование Липпмана. Оно представляет собой значительное расширение того, что Токвиль оставил в качестве догадок и простых заметок. Для религиоведов наибольший интерес представляет превосходный анализ цензуры и конфиденциальности, стереотипов (третий раздел книги), роли заинтересованных групп и постоянного внимания к функциям риторических форм в медиа в демократическом обществе. Эта классическая работа заслуживает переиздания.
Rockefeller Foundation. The Religion Beat: The Reporting of Religion in the Media. New York, 1981. Статьи журналистов и ученых-религиоведов, за которыми следуют выдержки из однодневного совещания, организованного отделом гуманитарных наук Фонда Рокфеллера, вслед за событиями в Джонстауне и Исламской революцией. Интересное собрание материалов (многие из которых снабжены библиографией), пригодное для начального изучения репрезентации религии в новостях. Особого внимания заслуживает акцент, сделанный в нескольких моментах совещания на том как соотносится новостное освещение религии в Америке и в других странах.
Schudson, Michael. Discovering the News: A Social History of American Newspapers. New York, 1978. Весьма качественный труд, суть которого отражена в названии; написан в той же манере, что и упомянутая выше книга Хелен Хьюз.
Schudson, Michael. “Why News Is the Way It Is.” Raritan 2 (Winter 1983): 109–125. Не считая упомянутой выше статьи Дарнтона, эта работа является самой полезной по нашей проблематике. Шадсон искусно сопоставляет между собой господствующие теоретические подходы к созданию новостей так, чтобы они взаимно критиковали друг друга, при этом не придерживаясь ни одной из них. В результате, во многом благодаря тому, что одна из рассматриваемых им теорий — семиотическая, мы имеем теоретический синтез, считающийся своего рода классикой в профессиональных кругах.
Searle, John. Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. London, 1969. Опирающаяся на работы Джона Остина и Элизабет Энскомб, работа Серла важна в том смысле, что она устанавливает связь между философией языка и проблемами фактуальности с одной стороны и институциональными контекстами — с другой, а также определяет диалектические отношения между ними. Предложенный подход может использоваться в исследовании религии или медиа или и того, и другого.
Shils, Edward. “Center and Periphery.” In Center and Periphery: Essays in Macrosociology, vol. 2, Selected Papers, pp. 3–16. Chicago, 1975. Шилз предлагает диалектическое осмысление центральной институциональной общественной системы, по отношению к которой диссоциирующие силы обозначаются как «периферия». Очевидно, что больше всего внимания здесь уделяется центральным системам, однако если применять тонкий подход Шилза к функциональной и символической роли медиа, он может оказаться полезным. Глава о достижении консенсуса в этом же издании также будет полезна.
Smith, Jonathan Z. Imagining Religion: From Babylon to Jonestown. Chicago, 1982. Единственная предложенная религиоведом трактовка событий в Джонстауне. Кроме того, включенные в это издание статьи Смита “Sacred Persistence: Toward a Redescription of Canon” и “The Bare Facts of Ritual” не только касаются вопросов истории и антропологии религии, но и могут быть полезны в понимании медиа как традиционной символической матрицы и исследовании изменений, происходящих в рамках этой традиции.
Strauss, Leo. Persecution and the Art of Writing (1952). Westport, Conn., 1973. Штраус использует герменевтический подход в понимании текстов, созданных в условиях преследований и особенно под давлением официальной цензуры. Актуальность этой работы выходит далеко за рамки проблем текста и цензуры, особенно если расширить понятие цензуры до многообразия культурных форм подавления и исключения.
Tocqueville, Alexis de. Democracy in America. Edited by Phillips Bradley. 2 vols. New York, 1960. Эта работа включена в список, поскольку, в дополнение к наблюдениям за газетами в демократическом обществе, главы , посвященные языку и речи в Америке являются ранними примерами того, что сегодня называется социосемиотикой.
Новые источники
Buddenbaum, Judith, and Debra Mason, eds. Readings on Religion as News. Ames, Iowa, 2000.
Hangen, Tona. Redeeming the Dial: Radio, Religion, and Popular Culture in America. Chapel Hill, N.C., 2002.
Hoover, Stewart. Religion and the News: Faith and Journalism in American Public Discourse. Thousand Oaks, Calif., 1998.
Hoover, Stewart, and Lynn Schofield Clark, eds. Practicing Religion in the Age of the Media. New York, 2002.
Lundby, Knut, and Stewart Hoover, eds. Rethinking Media, Religion, and Culture. Thousand Oaks, Calif., 1997.
McDannell, Colleen. Material Christianity, Religion and Popular Culture in America. New Haven, 1998.
Schmalzbauer, John. People of Faith: Religious Conviction in American Journalism and Higher Education. Ithaca, N.Y., 2003.
Smith, Christian, ed. The Secular Revolution: Power, Interests, and Conflict in the Secularization of American Public Life. Berkeley, 2003.
Tyson, jr, R.W. Journalism and Religion. Encyclopedia of Religion, vol. 7, pp. 4960-4967 (1987). Перевод с английского И.С. Анофриев.