Цель науки – приращение качественно нового знания, выявление новых, ранее неизвестных фактов и явлений, обнаружение и осмысление закономерностей и законов, функционирующих в объективной реальности. В социологии вообще и в социологии религии в частности, речь идет о постижении различных социальных «миров» в их внешних и внутренних проекциях и всего, что с ними может быть связано. Современная религиозная ситуация во всем мире демонстрирует все более ускоряющуюся и все менее предсказуемую динамику разнообразных изменений, мутаций, трансформаций множащихся религиозных форм и явлений. Неоднозначность секуляризационных процессов, модернизация традиционных религий, и постсекулярная эпоха, вызвавшая к жизни пестрый калейдоскоп так называемых «новых религиозных движений», активизация разнообразных фундаменталистских сообществ, религиозно мотивированный экстремизм и терроризм поставили перед социологами религии широкий спектр принципиально новых вопросов, требующих практического изучения и теоретического осмысления. В нашей стране в последнее двадцатилетие произошло кардинальное изменение религиозного поля. Однако его изучение и до сегодняшнего дня оставляет желать много лучшего. Социология религии в современной России не так давно была определена известным российским теоретиком данной области Михаилом Юрьевичем Смирновым как «вялотекущая»[1].
Григорьева Л.И. Социолог религии: органический инсайдер в статусе профессионального аутсайдера. К вопросу о профессиональной компетенции и вероятностной ангажированности // Социология религии в обществе Позднего Модерна (памяти Ю.Ю. Синелиной) : материалы Третьей Международной научной конференции. НИУ «БелГУ», 13 сентября 2013 г. / отв. ред. С.Д. Лебедев. – Белгород : ИД «Белгород», 2013. – 460 с. С. 87-97.
В последние годы наиболее заметным и положительным сдвигом стало достаточно систематическое проведение разнообразных социологических исследований, опирающихся на количественные измерения, в том числе и под руководством Ю. Синелиной. Но сколь бы солидны и добросовестны не были исследования, фильтрующие масштабные опросы, трудно не заметить скудость, фрагментарность и поверхностность изучения российской религиозной конкретики во всех ее содержательных аспектах: дескриптивном, аналитическом, феноменологическом и так далее. В лучшем случае – одноразовые срезы, социографический «геродотовский метод», освещающий вершину айсберга религиозной жизни России, в худшем – общетеоретические рассуждения с обильным цитированием западных авторов и работа с сайтами религиозных организаций не отходя от собственного компьютера. Однако не стоит забывать о том, что в социологическом исследовании религии и религиозности целью является изучение именно конкретной живой реальности, зачастую не совпадающей с реальностью виртуальной. Без этого невозможно дальнейшее обнаружение глубинных смыслов социального действия (согласно веберовской парадигме[2]), особенно в их феноменологической и семиотической проекциях. Ведь корневые основания религиозной ситуации могут быть поняты, прежде всего, посредством выявления предпосылок, анализа особенностей содержания явления или процесса, феноменологических интерпретаций внутренних смыслов со стороны самих акторов исследуемого процесса, определения существующих тенденций их эволюции. Следовательно, здесь, как и в большинстве иных научных направлений, встает вопрос о комплексных междисциплинарных исследованиях, в которых особую и все более значимую роль начинают играть качественные методы. Прежде всего, это так называемые «антропологический» или «этнографический» подходы, предполагающие глубокое погружение, проникновение в исследуемую среду, могущие дать наиболее полное и всестороннее представление об объекте и предмете исследования[3].
Но тут перед социологом религии возникает ряд трудноразрешимых проблем как технического, так и этического порядка. Во-первых, это проблема обнаружения самого предметного поля исследования и вхождения в него. Ведь ряд религиозных объединений, особенно так называемого «закрытого типа» не только не афиширует себя, но всячески «уходит в тень», не только не очень охотно впускает к себе исследователя, но и может всячески препятствовать такому вхождению. Фактически каждый участник такого сообщества может выступать в качестве «сторожа» интересующего нас поля.[4]
В 2006 году мне было предложено провести исследование старообрядцев беспоповских толков, прежде всего, труднодоступного для изучения часовенного согласия, в Красноярском крае и в Туве. Моя близкая родственница, свекровь моего старшего брата, переехавшая их Тувы в Красноярск, потомственная староверка, являлась активным членом такой общины. Ко мне всегда относилась доброжелательно. Решив, что она может стать проводником – посредником, я поделилась с ней информацией о планируемой экспедиции и попросила о содействии. Результат оказался прямо противоположным ожидаемому. Она сразу же поехала к старейшине в одну из дальних деревень, сообщать и советоваться. Старейшина пришел в ярость и заявил ей, что если она нас не остановит, то ее покойная мать и все ближайшие родственники будут перемещены из рая в ад. Со слезами на глазах она умоляла меня отменить исследование. Поле было безнадежно испорчено. Исследовательская поездка не состоялась. Спустя несколько лет, две мои студентки, обе из семей потомственных староверов, хорошо подготовленные, провели изучение дальних деревенских поселений и даже тайных таежных скитов старообрядцев часовенного согласия, используя метод закрытых включенных наблюдений.
Во-вторых, реализация этнографического метода предполагает глубокое погружение, которое требует от социолога как можно более длительного пребывания в исследуемой среде, в идеале постоянную жизнь среди верующих с полным разделением всех особенностей быта, уклада, межличностных взаимодействий и т.д. Но в этом случае исследователю необходимо кардинально перестроить всю свою жизнь, пожертвовав всем и всеми не вписывающимися в данное пространство. Что весьма и весьма трудновыполнимо и не очень реально. Кроме того, даже приняв, в идеале, такую позицию, исследователь не сможет изучать более одного сообщества или движения, что резко сужает круг его профессиональной компетенции.
На сегодняшний день я не могу назвать ни одного современного российского исследования религии, в котором был бы использован такой подход. Тогда как западные этнографы, и особенно христианские миссионеры, в минувшие времена отдавали исследованиям неизвестных народов и их культур многие годы, иногда большую часть своей жизни.
Выход же из темы на любом этапе означает ее завершение, поскольку бурная динамика религиозных процессов не позволяет считать уже имеющуюся информацию исчерпывающей и неизменной. Понятно, что обычные пролонгированные исследования, по сравнению с методом «глубокого погружения и постоянного присутствия» дадут значительно меньше материала и в плане количества, и в плане качества полученной информации.
Следующий комплекс проблем связан с этическими вопросами, требующими, с нашей точки зрения, специального анализа. Назовем лишь некоторые из них.
Использование социологом метода «закрытого наблюдения» и по сей день в социологической среде является предметом острой дискуссии. При этом в большинстве стран, где профессиональные социологические сообщества сильны и авторитетны, считается недопустимым использование данного метода и как не этичного, и как научно некорректного, ставящего в случае «разоблачения» исследователя под удар не только его собственную научную репутацию, но и в перспективе невозможность доступа в данное поле и для его коллег[5].
Разрешенное исследуемым сообществом открытое вхождение наблюдающего «чужака» в сакрально – интимное сверхзначимое пространство чужой веры, в ходе исследования способно спровоцировать в этой среде спонтанное напряжение и отторжение. Необходимость быть тактичным (толерантным) по отношению к представлениям и верованиям, которые социолог не разделяет, может расцениваться как лицемерие, притворство, нечестность, и вызывать психологический дискомфорт как у информантов, так и у самого исследователя.
В моем собственном исследовательском опыте таким примером может быть названо изучение ЦПЗ — Церкви последнего завета Виссариона минусинского. Первые десять лет работа с этой организацией проходила успешно. Ее итогом стало написание и издание первой моей монографии, в которой достаточно подробно и разносторонне презентуется и анализируется разнообразная социологическая информация, связанная с возникновением и начальным этапом развития данного движения. Но по мере накопления мною материалов критического характера и открытого их обсуждения, руководство ЦПЗ стало изменять свое отношение к моему достаточно регулярному присутствию в их поселениях. В итоге мне весьма жестко дали понять, что мое пребывание с целью их изучения на территориях виссарионовских поселений не желательно. Исследование пришлось приостановить на многие годы, довольствуясь лишь косвенной информацией, поступающей по разным личным каналам общения.
При использовании метода участвующего наблюдения, принятия социальной роли члена данного сообщества, попытка включения в инсайдерскую среду имеет вероятность оказаться или слишком диссонансной для социолога, либо, напротив, неожиданно резонансной. В последнем варианте позиция искренней лояльности и «примерки на себя» религиозного мироощущения исследуемого сообщества рискует привести социолога не к научному отчету, а к конверсии в новое для него религиозное пространство.
Все наши студенты – религиоведы пишут первые курсовые работы на материалах собственных практических исследований религиозных объединений города и края. Студентка- отличница Лена Р., происходящая из семьи этнических немцев, занялась в 2006 году, обучаясь на втором курсе, социологическим изучением деятельности общины католиков – кларетинов в краевом центре. Итогов исследования оказалось два: прекрасная курсовая работа, посвященная анализу методов и этапов привлечения и обращения новых членов церкви, написанная рационально, тщательно и ярко, и ее собственное «возвращение» в лоно традиционного для ее семьи направления христианства.
И, наконец, проблемы, возникающие в ходе оформления результатов социологического исследования и их публикации: нейтрально – доброжелательная интонация исследователя может быть оценена внешним сообществом как апологетика или эмоциональная пристрастность, критическая – как злоупотребление доверием верующих, заведомая недоброжелательность, предвзятость и проявленная исходная враждебность.
Ни научный статус, ни высочайший авторитет, ни другие аргументы не способны уберечь социолога религии, даже самого добросовестного, от такого рода подозрений или нападок. Всемирно известная исследовательница новых религиозных движений Айлин Баркер подробно осветила эту проблему в своей статье, переведенной на русский язык и опубликованной в журнале «Религиоведение». [6]
Получение необходимых ответов от информантов, выступающих в качестве инсайдеров по отношению к социологу, предполагает долгое и кропотливое вхождение исследователя во внутренние миры участников религиозных сообществ, с риском большего или меньшего искажения в собственной трансляции и тем более в авторской интерпретации указанных смыслов.
При этом социолог долгое время, если не всегда вынужден оставаться в значительной степени «естественным аутсайдером», находящемся на периферии исследуемого сообщества, по крупицам намывающим научно значимую информацию.
Однако практически все названные проблемы снимаются, если в качестве социолога выступает органический инсайдер – человек, естественным образом (по рождению и воспитанию, либо по факту конверсии, обращения) являющийся членом конкретного религиозного сообщества, движения, группы. И тем более, ее лидером или активистом. Но здесь возникает иной, новый комплекс не менее сложных проблем.
На наш взгляд, ключевыми являются два момента: вопрос о профессиональной научной (в данном случае социологической) компетентности и вопрос о неизбежной религиозной ангажированности, предполагающий заведомую невозможность научной объективности репрезентуемой инсайдерами информации. Стереотипы традиционной исследовательской диспозиции субъект – объектных, и даже гуманистических «субъект – субъектных» отношений ставят исследуемых, каковыми для социолога религии являются верующие, в роль «факта поля», но никак не в роль компетентного «коллеги» и равноправного участника в научной дискуссии. Зачастую материалы, представляемые самими членами религиозных сообществ, рассматриваются социологами в качестве источников, но не в качестве научного материала.
На наш взгляд оба эти возражения на сегодняшний день весьма и весьма условны и в современной ситуации уже далеко не бесспорны. Исходные сомнения, связанные с возможной (или невозможной) профессиональной социологической компетентностью инсайдеров интересующей нас религиозной сферы, касаются двух аспектов.
Во-первых, наличия у инсайдера достаточно высокого интеллектуального уровня, уровня общей культуры, в том числе гуманитарной;
Одной из первых диссертаций, защищенных под моим научным руководством, стала работа Т.К. Симанженковой «Движение последователей Рерихов в современной России: философские истоки и тенденции эволюции», защищенная в Омском государственном педагогический университете в 2006 году. Работа над исследованием продолжалась около двенадцати лет. В начале девяностых, Татьяна Карловна, с которой мы обе тогда преподавали на кафедре «Культурологи» в КГПУ, заинтересовалась, как и многие представители гуманистически ориентированной интеллигенции, учением и движением последователей Рерихов и стала его активным и увлеченным участником. В начале 1995 года она обратилась ко мне с предложением стать ее научным руководителем в изучении данной темы. Освоение научной методологии давалось на первом этапе не просто, но в результате нами были исследованы практически все значимые сообщества данного направления от Дальнего Востока и до Западной Украины, от Якутии и Норильска до Краснодара. Как мы и предполагали на этапе формирования гипотезы, никакого целостного «рериховского движения» в России не существовало и не существует. Есть несколько крупных центров, объединенных вокруг собственных лидеров – Шапошниковой, Ключникова, Душковой, достаточно сильно различающихся по всем параметрам. А так же широкая и разномастная периферия теософско – рериховского плана, с разбегом от мемориально-культурологических до оккультно – мистических сообществ, между собой не имеющих почти ничего общего. Кроме, разве что достаточно заметного процента активистов с высшим образованием и научной степенью..
во-вторых, наличия соответствующего социологического образования, предполагающего хороший уровень ориентации в методологических вопросах, умение эффективно использовать специальные методы социологического исследования, грамотно анализировать полученный материал и формулировать научно обоснованные выводы. Кроме всего вышеозначенного, необходим еще и определенный уровень способностей, наличие творческой научной интуиции, без которой полноценное исследование может не состояться даже при самом горячем желании хорошо обученного энтузиаста.
Иногда исследования с многообещающим названием в содержании обнаруживает добросовестную пустоту. Примером такого научного исследования я могла бы назвать диссертацию Янины Грусман «Новые религиозные движения, как социокультурный феномен современного российского мегаполиса», защищенную в Санкт – Петербурге в 2007 году. Рассмотрение феномена НРД в теоретической части было представлено традиционно – компилятивным образом. Практическая часть исследования оказалась посвященной только одному ньюэйджевскому движению -«анастасийцам», последователям Пузакова – Мегрэ, теме более чем актуальной. Однако автор ограничилась знакомством с сайтами, посещениями «читательских клубов анастасийцев» и несколькими поверхностными интервью с его посетителями. Главный же вопрос данной темы о том, что собой представляют реальные сообщества «анастасийцев» — сотни «родовых поместий», разбросанные по необъятным просторам нашей Родины, так и остался для отечественной социологии религии пока еще в значительной степени «белым пятном». Поскольку нужно быть либо его увлеченным последователем, либо иметь избыток времени, денег и энтузиазма, чтобы объехать хотя бы самые известные и масштабные из них и пробыть там достаточно долго для осуществления предметного и качественного, во всех смыслах, исследования.
На заре формирования «этнографического», и далее «антропологического» методов ученый имел дело зачастую с представителями так называемых «примитивных» народов, находящихся на качественно несопоставимом культурном уровне, по отношению к образованной европейской интеллектуальной элите, которую представляли тогдашние этнографы и антропологи. Позднее Чикагская социологическая школа начала эффективно применять данный метод и для собственно социологических исследований, однако чаще и эффективнее всего он использовался в изучении локальных, маргинальных, социально – проблемных сред (иммигранты, люмпены, наркоманы, криминальная среда и т.д.). В такого рода ситуациях вопрос о равноценном диалоге и тем более равноправном партнерстве с инсайдерами в научной работе практически не ставился. В современной социологии религии ситуация в значительной степени иная. Сегодня в фокусе ее научного интереса находятся, прежде всего, граждане собственного государства, верующие, объединенные различными конфессиями, движениями и сообществами.
К вопросу об исследовании маргинальных и труднодоступных сообществ. В современных российских христианских церквях различных деноминаций, но особенно в протестантской среде, на рубеже веков активно развернулась работа тюремных капелланов, реабилитационных центров для алкоголиков, наркоманов, бывших заключенных, больных СПИДом. Естественно, что социологу «с улицы» провести полноценное изучение этой деятельности представляется не просто затруднительным, но едва ли возможным. Среди наших студентов, прежде всего заочников, есть люди, для которых это и их жизнь, их путь со дна к свету. Да, это единицы. Наиболее сильные, мужественные, талантливые. На наших глазах продолжающие свое личностное и социальное преображение, и сегодня уже готовые языком науки, фактов и логики свидетельствовать, анализировать и продолжать свою социально — значимую деятельность при существующей поддержке и контроле этой работы государственными органами различных направлений и уровней.
Сегодняшний религиозный инсайдер, он же потенциальный информант, может оказаться представителем любого социального слоя, иметь любой, в том числе достаточно высокий интеллектуальный, культурный и образовательный уровень. В том числе и у верующих тех религиозных движений, которые являются исторически нетрадиционными для нашей страны и воспринимаются в общественном сознании в качестве маргинальных в силу новизны, малочисленности, эпатажности и тому подобных характеристик.
В этом отношении, как нам кажется, интересен опыт Михаила Одинцова, который на протяжении многих лет формирует и издает религиоведческие сборники серии «Свобода совести в России: исторический и современный аспекты», где наряду с научными статьями публикуются и тематические подборки материалов самих религиозных объединений. Особенно интересными являются, полученные «из первых рук», тексты членов тех религиозных движений, чья деятельность в России последних лет является малоизученной, например мормонов, сайентологов, Армии спасения, пятидесятников.[7]
В этих достаточно активных и наименее изученных у нас религиозных средах, лидерами, активистами и даже рядовыми участниками могут оказаться люди с достаточно высоким социальным статусом, уровнем образования, способностями и стремлением к дальнейшему обучению и развитию. Так, например, в протестантских деноминациях, в том числе молодых (например, в евангельских, неопятидесятнических, харизматических церквях), и в большинстве новых религиозных движений лидеры и ядро состава, как правило – молодые, энергичные, активные и креативные представители различных социальных слоев. В том числе, от 20 до 50% состава этих объединений, согласно нашим исследованиям, имеют первое высшее образование. Их личностный интерес к темам, связанным с религией и религиозностью может стать и становится реальным стимулом для получения специального религиоведческого образования. С нашей точки зрения, уже само желание получить религиоведческое образование, предоставляет возможность формирования целенаправленной стратегии соответствующих кафедр профессионально актуализировать информационный потенциал инсайдера в интересах научного исследования различных аспектов интересующей нас сферы.
Исключительно благоприятной средой для обнаружения «органических инсайдеров» являются студенческие аудитории, особенно на гуманитарных факультетах. Среди студентов филологического, исторического, социологического, философского факультетов и, конечно же, религиоведческого отделений, по нашим наблюдениям, в среднем от десяти до сорока процентов активно интересуются религией, религиозной проблематикой в сугубо практическом ключе. Естественно, доверие и уважение по отношению к преподавателю является тем «ключиком», который может приоткрыть эту их «закулисную» (по Ирвингу Гофману) и, нередко, приоритетную сферу жизни. В минувшем учебном году в группе четвертого курса философского факультета СФУ, состоящей из 14 человек, один редко появляющийся студент решил реабилитироваться, выступив с докладом о «тоталитарных сектах». Закончил он с пафосом: «Трудно представить себе, что за люди попадают в эти паучьи сети!». «Отлично, — ответила я ему, — сейчас посмотрим. Ребята, кто из вас знает, где находится «Ошо – крыша» в нашем городе?» Тут же подняли руки три девочки – активистки, умницы – красавицы. Выяснилось, что они не только знают, но и с удовольствием регулярно посещают этот неформальный ньюэйджевский центр, информацию о котором можно найти, пожалуй, только в социальных сетях и «эзотерических» книжных магазинчиках. При том, что на наш миллионный город количество регулярно посещающих сей центр насчитывает, по результатам наблюдений, около двухсот человек. Хотя в соответствующей группе «в контакте» состоит на момент написания этого текста 1954 участника (в том числе и автор этих строк). «Вот тебе и ответ – иллюстрация, Илья. Этот центр может быть классифицирован в социологии религии как клиентский культ, который является питательной средой для более структурированных культовых сообществ. Поэтому образ «сектанта (культиста)-зомби с промытыми мозгами » не всегда и не совсем соответствует реальному облику людей, с некоторыми из которых ты общаешься ежедневно…»
Среди наших студентов — религиоведов есть и православные, и мусульмане, и пятидесятники, и кришнаиты, и баптисты, и просто активные «путешественники по духовным мирам» ньюэйджевского толка.
В процессе подготовки социолога — «профессионального аутсайдера» из органического инсайдера можно выделить два важных этапа. Первый – общеобразовательный или квалификационный. Это получение общего религиоведческого образования, предполагающее, в том числе, освоение социологической теории, приобщение к социологической практике и формирование базовых исследовательских навыков. В ходе обучения человек показывает уровень своих возможностей для получения и повышения соответствующей квалификации. В практическом ключе, исходя из имеющегося опыта, можно указать на эффективность привлечения интересующих нас инсайдеров на заочную форму обучения и в магистратуру по специальности «религиоведение». Вторым этапом, теперь уже узконаправленного обучения является специализация в области социологии религии. Наиболее сложным и принципиально важным для подготовки «профессионального аутсайдера из органического инсайдера» является, на наш взгляд, обучение навыкам рефлексии и саморефлексии, позволяющим «сделать шаг в сторону» из потока собственной религиозной жизни на ее край, или даже за ее пределы на «твердый берег» и увидеть ситуацию не «изнутри», а «со стороны». Именно в этом смысле сознательное, контролируемое и регулируемое искусственное «аутсайдерство» может стать той платформой, благодаря которой естественный участник социального действия оказывается одновременно, и его исследователем, аналитиком, экспертом.
В этой ситуации «органический инсайдер» должен научиться сознательно сдвигать, изменять собственную диспозицию, «точку сборки», позволяющую ему «увидеть новое в известном», отстраниться, чтобы углубиться и вскрыть внутренние смыслы, обнаружить существующие закономерности. Его задача — с иных методологических позиций, соответствующих канонам классической социологии, осмыслить уже известные ему ранее явления, факты, процессы религиозной жизни, их содержание, особенности, донести все это на соответствующем языке фактов и аргументированных обоснований до научного сообщества.
Необходимость осознанной рефлексирующей дистанцированности от изучаемой среды для верующего, естественная трудность в реализации этой позиции, снова с неизбежностью разворачивает нас к вопросу о непреодолимой ангажированности «органического инсайдера». Так ли это?
Начнем с того, что термин «ангажированность», являясь понятием не однозначным, может переводиться и пониматься как минимум двояко: и как «вовлеченность» и как «нанятость». В случае «органического инсайдера», его религиозная ангажированность – есть не просто «вовлеченность», но ядро мировоззрения личности, которое, как кажется, и является непреодолимым препятствием для необходимой научной объективности. В фундаментальных основаниях классической социологии религии требование объективности, нейтральности, отстраненности, предполагающее ненормативность отношения к любым проявлениям религии и религиозности является едва ли не важнейшим исходным методологическим принципом. В работе М.Вебера ««Интеллектуальная честность», как принцип познания религии», достаточно четко проводится граница между наукой о религии и религией, как мировоззрением. Последнее, что убедительно доказывается в статье, необходимо и возможно выносить за скобки своей профессиональной деятельности ученого и преподавателя. Поскольку наука есть профессия, которая «…служит делу самосознания и познания фактических связей, а вовсе не милостивый дар пророков и провидцев, приносящих спасение и откровение, и не составная часть размышления мудрецов и философов смысле мира».[8] В указанной статье фактически обосновывается взгляд, который мы полностью разделяем, что «не ангажированных» по отношению к религии людей не бывает. «Ангажированность» атеиста или агностика, православного или католика, мормона или кришнаита, есть призма, сквозь которую человек воспринимает и оценивает не только религию, но и все аспекты бытийственности и в научной, и в собственной повседневной жизни. Кроме того, в самом широком смысле, любой человек исходно «ангажирован» особенностями своего темперамента, характера, стиля мышления, жизненным опытом, неосознаваемыми стереотипами, предрассудками и прочими «идолами», преодолеть которые полностью достаточно проблематично, если вообще возможно. Исходная методологическая «нейтральность», «вне-нормативность», «не вовлеченность», «абсолютная объективность» являются скорее теоретическим идеалом, нежели практически достижимой в своей стерильной полноте, целью. Однако этот идеал является тем ориентирующим вектором, который только и позволяет, при постоянной жесткой рефлексии и саморефлексии, вновь и вновь выносить за скобки собственные иррациональные, эмоционально – нормативные дискурсы, что равно касается исследователей с любой исходной мировоззренческой позицией.
«Факт – вещь упрямая» — дескриптивные методики изучения качественно новых явлений в религиозной жизни, фотографически пунктуальные описания стали попыткой западной социологии религии в конце минувшего века свести к минимуму риск субъективизма и нормативности. При исследовании религиозных явлений и процессов, которые являются полностью «белыми пятнами» для науки, такой подход в определенной степени оправдан и возможен. Следовательно, инсайдер в статусе профессионального аутсайдера, представляющий то или иное направление исследования в области социологии религии, так же имеет возможность осваивать и использовать фиксирующе – описательные приемы, с применением как количественных, так и качественных методов. Но в отношении последних, имеющих целью вскрытие и освоение «внутренних миров», «субъективных смыслов и мотиваций» личности, отсутствие транскрибирования и аналитики со стороны исследователя грозит переводом собственно научного дискурса в сухую поверхностную безжизненную эмпирику. В современной социологии в последние годы наметился поворот в сторону пересмотра оценки проявления субъективного отношения исследователя к исследуемому полю. Анализ не только внешней, наблюдаемой среды, но и рефлективный анализ собственных личностных переживаний, впечатлений, трудностей, сомнений, открытий делают социологическое исследование, особенно при использовании качественных методов, более «прозрачным» и, следовательно, более полноценным. Но лишь при условии честного и искреннего отношения исследователя к собственной научной практике.
Моя молодая аспирантка Надежда Анатольевна Шибанова вот уже семь лет работает над диссертацией «Православная семья в современной России (на материалах Красноярского края)» Особое внимание уделяет качественным методам исследования. Шутит: «Ну никуда от науки не спрятаться – прихожу с работы домой и – вот она – моя диссертация!» Надю я начинала учить еще в ее школе, в 1996 году, где преподавала школьникам с девятого по одиннадцатый класс предмет «Религии мира». Закончив школу с золотой медалью, затем искусствоведческий факультет СФУ с красным дипломом, Надя пришла к нам на кафедру. Вначале лаборанткой, потом ассистентом, теперь старшим преподавателем. Очень неафишируемо, спокойно и глубоко воцерковленная, живет в венчанном браке, преподает в Воскресной школе Иоаннопредтеченского храма, воспитывает в православной вере сына Федора. На кафедре ведет дисциплины, связанные с православной историей, традицией и культурой. Так же глубоко и не торопливо работает над текстом своего научного исследования, поскольку глубоко погружена в тему и в теоретическом плане, и в практическом, так как, естественным образом лично знает весь православный актив города и края, православные семьи, одной из которых является и ее собственная.
Однако бывает и иной вид ангажированности, к которой можно приложить второй вариант перевода термина — «нанятость» или пристрастная заинтересованность. Оба варианта «ангажированности» — и «вовлеченность» и «нанятость» в реальной жизни могут сосуществовать в разнообразных сочетаниях.
На наш взгляд, здесь можно выделить как минимум два типа и не менее трех разновидностей различных вариантов ангажированности. В отношении исследования религии это может быть типом «религиозно легитимной ангажированности», которая соотносит себя с господствующим трендом, на территории преобладающего влияния той или иной религии, или же, наоборот ангажированностью «религиозно нелегитимной». В России, где с десятого века государственно поддерживаемой религией было православие, исследование православия православно ангажированными (до и после советской власти) воспринимается властью и обществом зачастую естественным образом благосклонно. Так же как в Индии – индуистами о шиваитах, вайшнавах, брахманистах и так далее. В штате Юта, например, с той же благосклонностью воспринимаются исследования религии и религиозности мормонами и о мормонах.
В 2002 году, во время посещения Соединенных Штатов в рамках программы «Открытый мир» для ведущих религиоведов России, нам с коллегами посчастливилось в штате Юта попасть на международную конференцию, посвященную новым религиозным движениям. К моему удивлению, в программе оказалась заявленной тема «многоженство у мормонов». Хотя членов нашей делегации настойчиво отправляли на разбор «прав человека», я все же с двумя нашими синхронным переводчиками пришла на эту интересующую меня секцию. К моему великому удивлению, с трибун звучали весьма смелые, едва ли не оскорбительные, как мне показалось, для мормонов вещи. Например, доклад, выполненный на архивных материалах, о женах основателя Д.Смита, среди которых фигурировала и двенадцатилетняя девочка. Или выступление женщины – профессора, воспринятое мною, то ли как диссидентство, то ли как провокация, которая вопреки тогдашней официальной позиции церкви ИХСПД говорила о возрожденной полигамии начала 21 века в среде ютовских традиционных мормонов, о тысячах семей, которые не афишируя этого, и сегодня живут такими семьями. Я подошла к ней во время перерыва, познакомилась, и обсудила вопрос о специфической стихийной «евгенике» мормонского типа. Моя гипотеза ей понравилась. На следующий день профессор университета Бригама Янга Кэтрин Дэйнес передала мне в подарок свою книгу «Жен больше, чем одна»[9].. В ее восприятии органического инсайдера, тема, «скользкая» для внешнего мира, являлась, как выяснилось, предметом личной «религиозной гордости»..
Соответственно, «религиозно нелегитимная ангажированность» предполагает как минимум непричастность к господствующему религиозному тренду, а как максимум причастность исследователя к непопулярному в данной стране мировоззренческому сообществу: религиозному меньшинству, политической или гражданской оппозиции. При этом в рамках «легитимной ангажированности» более спокойно воспринимаются и критические исследования в собственной среде, поскольку их целью, по умолчанию, предполагается выявление и устранение имеющихся недостатков и проблем, конструктивная, а не воинствующая критика.
В обоих указанных типах можно обозначить, по крайней мере, три разновидности предпосылок субъективной мотивации: естественную религиозную, политически – конформистскую и автономно — гражданскую ангажированность[10].
Две первых мотивации не нуждаются в специальном комментарии. Последняя наиболее ярко проявляется у правозащитников из «религиозно нелегитимного» крыла исследователей, и сторонников «традиционных культурных идентичностей», входящих в «легитимный» тренд.
Самой опасной для науки, с нашей точки зрения, является та ангажированность, которая вообще не предполагает собственно научных целей. Как недвусмысленно высказался по данному поводу известный социолог, директор ЦНИСИ Виктор Воронков: «Этос социолога включает в себя профессиональную честность… К сожалению, мы постоянно встречаемся с искажениями и фальсификацией процесса и результатов исследований (как в качественных, так и в количественных исследованиях). Люди, оправдывающие такой подлог политическими или экономическими соображениями, не могут считаться профессиональными социологами, какими бы умными, эрудированными, приятными они не были».
При этом ангажированность социолога религии особенно заметна, когда под своим именем он публикует не материалы собственных научных изысканий, а готовую информацию, предоставленную ему конкретной религиозной организацией за определенные преференции. Органический инсайдер в статусе профессионального аутсайдера – социолога, имеет возможность публиковать и научно анализировать материалы, касающиеся собственной религии, не подвергаясь риску «петь с чужого голоса» и не компрометируя высокое звание настоящего ученого.
Использованная литература:
Гарфинкель Г. Исследования по этнометодологии. — СПб.: Питер, 2007. — 335 с.
Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М., Канон – Пресс, 2000
Bailey C.A. A guide to field research. Cflifornia: Pine Forge Press 1996.
М.Вебер «Интеллектуальная честность», как принцип научного познания религии. \ Религия и общество. Хрестоматия по социологии религии, М., Аспект-Пресс, 1996, — 775с.
Полевая кухня: Как провести исследование под ред.Н Гончаровой, — Ульяновск, изд-во «Сибирская книга», 2004, — 180с.
Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле. Качественные методы в социальных исследованиях. СПб, Алтейя. 2009, — 148с.
[1] М.Ю.Смирнов интервью «Если у нас есть социология религии, то вялотекущая…» \ Государство, религия, церковь в России и за рубежом 2012, №1.
[2] «Социальным действием мы называем действие человека (независимо от того, носит ли оно внешний или внутренний характер, сводится ли к невмешательству или терпеливому приятию), если и поскольку действующий индивид или индивиды связывают с ним субъективный смысл»
[3] Более подробно А.Филькина «Этнографический метод в исследованиях новы религиозных движений», дисс. канд. соц наук, М., 2009.
[4] Каждый член исследуемого сообщества может являться его «сторожем», контролируя доступ к среде и потоки происходящих в ней взаимодействий (Baily 1996: 55)
[5] Этический кодекс российских социологов был принят в 1987 году на собрании Советской социологической ассоциации. (подтвержден в 1991 году Российским обществом социологов).
[6] А.Баркер Научное изучение религии? Вы, должно быть, шутите! \Религиоведение , 2003, №4.
[7] Свобода совести в России: исторический и современный аспекты. Вып. 1- 10 \ М., 2004 – 2012 гг.
[8] М.Вебер «Интеллектуальная честность», как принцип научного познания религии. \ Религия и общество. Хрестоматия по социологии религии, М., Аспект-Пресс, 1996, С.157.
[9] Kathrin M. Daynes. More wives then one .- University of Illinois Press Urbana and Chicago 2001.
[10] В этом отношении интересно сравнить тексты, опубликованные в поддержку нетрадиционных для России религий двух известных авторов Е.Элбакян и С.Иваненко. При внешне схожей позиции, чтение текстов достаточно прозрачно обнаруживает совершенно различную субъективную мотивацию авторов, в рамках предложенной выше классификации.