Паломничество и религиозный туризм: многообразие интерпретаций: сб. науч. ст / отв. ред. И.Е. Викулов; Владим. Гос. ун-т им. А.Г. и Н.Г. Столетовых. — Владимир: изд-во ВлГу, 2011. — 212 с. — С. 173 — 179.
Те, кто знаком с предметом, вынесенным в заглавие этой небольшой работы, обнаружат, что я не предлагаю в ней ничего особенно оригинального или нового. Моим знаниям по этому вопросу я обязан другим. Именно от них я воспринял основные идеи, которые и вдохновили меня на размышления, изложенные далее. Поначалу я отвергал подход, который они предлагали, но это, в конечном итоге, завело меня в тупик, и я был вынужден признать их правоту. Всё же, я надеюсь, что мои размышления добавят ясности в изучение данного вопроса, и мне удастся сделать дискуссию о материальном аспекте религии более предметной. Как ни странно, труднее всего, говоря на эту тему, определить, что же является «материей» в религии. То же самое относится и к таким словам как «дух» и «духовное», которые привычно и по инерции принято определять как то, что противоположно «материи» и «материальному». Итак, я начну с того, что дам некоторые определения, хотя, я полагаю, их можно оспорить. Конечно, эти определения не были получены мной «свыше», они скорее просто приглашают к дискуссии. И если они не будят мысль, но препятствуют ей, пусть кто-нибудь другой предложит лучший вариант.
Не пытаясь ничего усложнять, я определяю «материю» как то, что имеет вес и заполняет собой пространство. Это справедливо как для религии, так и для любого другого явления культуры. Это относится и к такой тонкой материи, как дым, который заполняет пространство, но явно не имеет веса. Как же так? Один остряк всё же доказал, что дым всё-таки может быть взвешен! Возьмите сигару, положите ее на весы и запомните вес. Затем выкурите ее, а весь пепел от нее поместите на весы. Разница между весом сигары и пепла это и есть вес дыма!
Когда мы сочетаем эту пару — «вес» и «пространство», у нас появятся на свет важные религиозные термины. Так, примером «весомых» вещей в религиозном пространстве будут, скажем, ножи, которыми могели совершают обрезание. Или ножи, которыми закалывается жертва, или вода, льющаяся на крещаемого. Другими примерами того же будут: ароматические палочки и благовония; священное масло; пепел, которым посыпают голову католики в Великий пост; священный напиток сома; топленое масло (ghee) из молока буйволицы; маца и другие всевозможные продукты; и конечно же, дым. Далее мы могли бы включить сюда религиозное искусство, такие графические формы как иконы, фрески, маски, статуи и другие изображения, а также музыку и разнообразные звуки, производимые, к примеру, гонгами, колокольчиками и трещотками. Добавим к этому святые источники, растения (такие как Дерево Бодхи), разного рода строения, алтари, храмы, рождественские вертепы и так далее. Не забудем также и самих людей, их тела (отдельные их части или целиком), живые или мертвые. В своих лекциях и научной работе я обращаю особое внимание на «места», которые обладают таким весом, что их невозможно взвесить. Это гробницы, города, мемориалы, территории, центры, Святая Земля, Джамбудвипа, священные горы, Дар аль-ислам, Суварнабхуми и так далее. См. мой вебсайт Spontaneous Shrines (Спонтанные святыни) www.shrines.ucr.edu. Выше мы говорили о тех материальных составляющих религии, которым придается положительный смысл, но вместе с тем нельзя не сказать о людях, местах и вещах, исключенных из их числа, но которые могли бы быть включены при иных обстоятельствах. А как же те люди и места, на которых наложено табу? Как же всё то, что считают профанным, отверженным, гонимым, запрещенным, трефным, харамным или неподобающим? Прибавим к этому отлученных от церкви, еретиков и отправленных в ссылку, иконоборцев, «тех», неверных, «других», кафиров, млеччха, нечистых, прокаженных, язычников, и нередко просто — женщин.
Далее, хотя это не относится к категории веса и пространства, мне хотелось бы включить сюда время, главным образом, потому что оно напрямую обуславливаетматериальность. Всё материальное имеет прошлое, настоящее и будущее. Так, я считаю, что именно материальный аспект в религии предполагает временное деление, например, литургический год, солнечный и лунный календарный период, «золотой век», мессианскую эпоху, времена благоприятные, вечность, кальпы, кали-югу, тысячелетнее царство, времена упадка и расцвета Дхармы, последние времена и тому подобное. И точно так же как существуют материальные объекты, которые обычноисключаются из религиозной сферы, можно говорить и о периодах времени, которым, подобным образом, нет места в религии. Сюда можно отнести времена, что настали слишком рано или, наоборот, слишком поздно, скажем, для пришествия Христа или рождения Будды. Кроме того, насколько я помню, религии обходят вниманием то, что происходило до начала, до сотворения, откровения и после конца времен или по истечении времен неблагоприятных. Сансара, серые будни, периоды бессобытийной повседневности, кажется, вообще не интересуют религию. Обычная жизнь, лишенное памятных событий время, периоды застоя и т.п. также оставляют религию равнодушной.
Итак, рассмотрев всевозможные составляющие материального аспекта религии, какое определение религии оказалось бы наиболее подходящим в свете всего вышеизложенного? Здесь было бы уместно вспомнить определение, данное Дюркгеймом: религия — есть «управление сакральным». Тем самым он хотел показать, что религия — это человеческая деятельность, в рамках которой люди относятся с уважением к тому, что считают сакральным. Религия находится в одном ряду с политикой, искусством, культурой и ее необходимо отличать от объектов религиозной жизни, таких как Бог, боги, нирвана, Брахман и т.п. Религия регулирует — управляет — этими сакральными объектами, при этом сама не входит в их число. (И так как религия сама по себе не сакральна, то не существует препятствий для ее изучения и критики!) Религия оформляет взаимодействие с сакральными «вещами», но сама не является предметом сакральной «обстановки» вселенной. Более того, для последователей Дюркгейма религия занимается именно «упаковкой» сакрального в материальную оболочку. Эта материальность также проявляется во многих формах: моральных поступках, табу, эмоциях, физических объектах, собраниях людей, ритуалах и т.п. Различные смыслы материальности раскрываются по мере того как мы постигаем центральное для школы Дюркгейма понятие религиозной жизни — сакральное.
Я также прекрасно понимаю, люди совершенно по-разному относятся к «сакральному». Теисты скажут, что сакральным является всё, что принадлежит Богу, как например, его священная гора, избранный народ, его храм и святой источник и т.п. Конечно, права на собственность в отношении того, что принадлежит богам могут быть оспорены, так же как это бывает среди людей. Пример тому — являются жаркие дебаты по поводу мемориала на месте Мирового Торгового Центра. В отличие от этого, для буддистов, которые теистами не являются, в качестве сакрального может рассматриваться нирвана или другие аналогичные состояния ума. Значение, придаваемое даже обычным состояниям сосредоточения и концентрации ума в буддистских культурах, часто поражало меня во время моих поездок в Шри-Ланку. Также и распространенный в Шри-Ланке запрет на прикосновение к голове другого человека может указывать на то, что понятие сакрального в буддизме распространяется на ментальное пространство. Как известно, боги в представлении буддистов могут существовать и даже обладать определенной силой, однако они не являются чем-то священным. Они принадлежат миру сему, а не тому, который лежит за его пределами.
Современный взгляд на сакральное определяет его как добро или благо и, таким образом, в основе своей, как моральное или этическое понятие. Назовем это «моралистическим» подходом. Такая идея сакрального предполагает, что лишь моральное благо может быть признано сакральным. Таким образом, лишь хорошие, добрыелюди могут населять мир, построенный согласно такому видению сакрального. Всё дурное, в том числе и плохие люди, как например, Усама бен Ладен, исключаются из области сакрального. Как убийца он несет на себе негативный вес табу, и, следовательно, ему нет места в сакральном. И после смерти его останки, его ближайшие родственники и ничто материальное, к чему он прикасался, также не будет считаться сакральным. С моралистической точки зрения, всё что имеет отношение к Усаме бен Ладену будет табуировано, не сакрально. Конечно, стоит лишь хоть на минуту задуматься об этом, как мы поймем, что с этим подходом что-то не так. Усама всё еще широко почитается среди определенного круга людей, естественно, не тех, кто придерживается моралистического взгляда на сакральное. Таким образом, табуированное и сакральное не исключают друг друга. Усама предстает то сакральной фигурой — мучеником, то табуированной — убийцей: всё зависит от точки зрения. Человека можно назвать святым даже если он морально ущербен. Это ясно говорит о том, что сакральное не обязательно должно нам нравиться. Достаточно всего лишь признать, что в человеке или вещи присутствует нечто, придающее ему (ей) определенное качество. Возьмем, к примеру, индуистские божества разрушения Шиву и Кали, или воинственный модус авраамического Бога. Невинные падают под «ужасными быстрыми мечами» этих могущественных богов. Конечно, в общепринятом смысле слова, это не есть «благо». И всё-таки эти божества демонстрируют все необходимые свойства, которые приписываются богам — они достойны прославления, могущественны, трансцендентны и т.п. И эти размышления приводят нас к мысли о существовании такого признака сакрального как переживание чувства долга, обязанности по отношению к сакральным существам, местам, событиям и т.п. Так, еще в начале своей карьеры Дюркгейм рассматривал «долг» как типичное отношение к сакральным предметам.
В то же время, в своем обширном творчестве Дюркгейм пытался говорить о сложных вещах максимально просто: сакральное он определяет формально — через отсутствие содержания. Сакральное у него — это противоположность профанному, будь то предметы, эмоциональные состояния или собрания людей. Так, сакральное относится к профанному как, скажем, церковь к государству, папа римский к императору, Светлая седмица к неделе после Суперкубка по футболу. Как если бы мы сравнивали внутреннее пространство мечети с проходом между рядами автопокрышек в «Уол-марте», или же мистические переживания со скукой от надоевшей работы. Тот же подход мы видим и у Элиаде. Если читателя не удовлетворяет такое пустое определение, они, по крайней мере, могут утешиться тем, что находятся в одной компании со мной: мы хотим знать, какое содержание придает вещам сакральный характер. Но несмотря на все его недостатки, мы можем использовать это формальное определение, чтобы каким-то образом продолжить наши изыскания. Так, если экономический обмен представляет собой сферу профанного, тогда его противоположность будет указывать в направлении сакрального. Возьмем, к примеру, буддийских монахов. По любым критериям их можно отнести сакральным особам. Заметьте, что им запрещается, по крайней мере теоретически, участвовать в торговом обмене. Таким образом, буддийским монахам предписывается жить жизнью нищего, которая в корне отличается от образа жизни человека, озабоченного добыванием средств к существованию, включенного в разнообразные формы экономического обмена. Отношения купли-продажи, обмен и торговля, коммерческая деятельность диаметрально противоположны жизни за счет подаяния.
В том же самом духе два скандально известных французских исследователя сакрального Жорж Батай и Роже Кайуа утверждали, что граница между утилитарным, полезным, практичным и альтруистическим, непрактичным и бесполезным соответствует различию между профанным и сакральным. Будучи людьми художественного склада, Батай и Кайуа примыкали к сюрреализму, самому радикальному движению тех дней. Глубокое влияние, которое они оказали на Элиаде, признается им самим. По сути, они утверждали, что наши представления о сакральности могут развиваться только через нарочито-показное отрицание священного и даже осквернение его. И хотя эти идеи, особенно Батая, звучат кощунственно, через них он, возможно, предлагал путь для создания новой сакральности. Правда, учитывая то, что Батай был рьяным порнографом, мои читатели вправе усомниться в конечных мотивах его деятельности. И даже узнав, что Батай был хранителем Французской Национальной Библиотеки, их мнение о нем вряд ли изменится. Как бы то ни было, Батай полагал, что сакральное изменяется от эпохи к эпохе, представая в разных обличьях. И действительно, то, что для одних кажется святым, для других является профанным, а порой даже кощунственным, воплощающим зло.
Рассмотрим императив дзен «встретишь Будду — убей Будду». Я утверждаю, что такой призыв к уничтожению Будды вовсе не провозглашает нигилизм. Дзен-буддисты вовсе не стоят за дверью с топором в руке, подобно Раскольникову, готовые с яростью, затмевающей сознание, зарубить бедную, ни о чем не подозревающую, старуху. Императивы дзен, призывающие покончить с Буддой, на самом деле просто расчищают буддистам путь к просветлению/сатори. То, что на первый взгляд кажется командой к тотальному уничтожению, фактически является шагом на пути создания новой сакральности. Отсекая привязанности к идолам, героям, образам и т.п., дзен-буддисты стремятся к достижению просветления — сатори — высшей для них форме религиозности. Не случайно Жорж Батай и другие сюрреалисты того времени сочувственно относились к буддизму.
В упоении этими идеями Батай исповедовал нечто вроде священного нигилизма, возможно, выражая свое восхищение парадоксальным учением о Пустоте (шуньяте) школы буддизма, возникновение которой связано с именем Нагарджуны. Но Батай ударился в крайность, что совершенно не свойственно буддизму — он задумал устроить человеческое жертвоприношение в Париже на площади Согласия. Он хотел совершить это жуткое действо, потому что чувствовал, что подлинная и честная встреча с сакральным требует для начала разрушения основ секуляризированного мира XX века. А что может быть более «сакральным» для менталитета французского буржуа, чем ритуализированное неутилитарное насилие над жизнью отдельной человеческой личности. Если бы даже уловка с публичным жертвоприношением не возымела действия, тогда уже вряд ли что-нибудь еще могло бы изменить ситуацию. Разумеется, план Батая так и не был осуществлен, хотя, по его словам, не было конца добровольцам, готовым пойти на жертву! Но всё-таки Батай полагал, что конкретное ритуальное действо, такое как человеческое жертвоприношение, могло бы быть ключом, открывающим новый уровень религиозной жизни.
Мысли позднего Дюркгейма о сакральном, возможно, помогли Батаю сформулировать свои собственный идеи на этот счет. В последних работах Дюркгейм описывает сакральное не в категориях морали, как долг и обязанность, но в большей степени как вполне ощутимую энергию и силу. Он рассматривает ритуалы как механизмы, создающие определенное настроение среди их участников. Когда различные ритуалы достигали пика эмоционального напряжения, собравшихся охватывало своего рода групповое «возбуждение». Индивиды сливались в единое целое, связанные друг с другом эмоциональными узами.
В заключении, я хотел бы предложить читателям, интересующимся вопросом материального измерения религии, обратить особое внимание на то, насколько большое значение школа Дюркгейма придавала материальному, эмоциональному и коллективному аспектам религиозной жизни. Вместо того чтобы рассуждать о религии как о системе верований и идей, Дюркгейм и его последователи видели в ней неотъемлемую часть человеческой жизни как органического целого.
Перевод И.Е. Викулова и Т.Ю. Зайцевой
Стренски Айван, доктор философии, профессор религиоведения Университета Калифорнии, Риверсайд, США.